стый боров, толстый боров!» Но генеральские «Урра!» были
услышаны, подняли боевой дух русских, и те поспешили пере
лезть через ограду на выручку своему начальнику; французы
вскоре были вытеснены с кладбища.
Перечитав на днях «Озорные рассказы» Бальзака, я был
просто испуган тем наивным восхищением, которое они во мне
вызвали. Мне как-то страшновато. Ведь сочинителя книг,
еще способного что-то сочинять, не покидает во время чтения
врожденное критическое чутье. Когда же он начинает читать с
непосредственностью обывателя, ему — так мне кажется — уже
грозит потеря творческого дара.
Вторник, 21 марта.
Преклонение французов перед ореолом Академии сказалось
с предельной полнотой в замечании, сделанном Ренану неким
15*
227
жандармом. В дни Всемирной выставки Ренан заведовал руко
писным отделом Национальной библиотеки, где, из-за наплыва
посетителей, к нему был приставлен в помощники жандарм.
Однажды, когда они были наедине, последний, указав рукой на
старинные переплеты древнейших рукописей, — деревянные или
из свиной кожи, — осведомился у Ренана: «Я полагаю, сударь,
что все эти книги награждены Академией?» < . . . >
Четверг, 23 марта.
У Эбрара.
Типичное жилище дельца — просторная, комфортабельная
квартира в самом центре города, как раз такая, какая нужна,
чтобы пускать пыль в глаза. Обстановка уродливая, дешевая,
но подделанная под дорогую, на стенах развешаны картины в
стиле XVIII века, явно написанные кистью деревенского ма
ляра, и жалкие ковры.
Здесь собираются сливки левого центра, мужчины со лбами
государственных деятелей и их жены, дамы, обладающие лите
ратурными притязаниями и потому напускающие на себя стро
гий вид. Среди этих людей вертится Эбрар, весь какой-то об
лезлый, и отпускает со свойственным ему южным акцентом гру
боватые шутки — для отвода глаз,— а между тем хитрая бестия
плетет интриги, обделывает крупные и мелкие делишки, заклю
чает выгодные сделки.
Когда я вижу, как вслед за опубликованием всего лишь
двух романов, «Рислера» и «Джека», молодого писателя Доде
пресса захваливает в бесчисленных статьях, Академия удостаи
вает награды и постоянной ренты, когда его полиглотируют на
все языки, когда деньги текут к нему рекой — за первые изда
ния, за переводы, за перепечатки, когда ему набивают цену во
всех газетных подвалах, когда Наке чуть не на коленях при
глашает его на свои вечера, так же как княгиня Трубецкая —
на свои обеды, когда, наконец, он, совсем еще молодой, оценен,
признан в полной мере, когда о нем трубят, как о талантище, и этот хвалебный хор не нарушается ни единым выпадом, ни
единым несогласным высказыванием — то в глубине души у
меня, должен в этом признаться, поднимается чувство горькой
обиды, отнюдь не за себя, я все-таки завоевал себе имя, а за
брата, которому так и не довелось насладиться милостями
судьбы и успехом.
228
Четверг, 30 марта.
Лашо, бывший адвокат одной из секций Интернационала *,
рассказывал вчера много любопытного о могуществе этой орга
низации, объединяющей всех рабочих Парижа. Он говорит о
том, что рабочий ежедневно откладывает одно су, воздержи
ваясь от соблазнов винных лавок, и каждые четыре дня отдает
эти накопленные, сбереженные им деньги определенному сбор
щику.
История, рассказанная нам по этому поводу, свидетельст
вует о том, насколько влиятельна эта организация, олицетво
ряющая собой религию современного рабочего. В одной из де
ревень округа Сен-Дени мелкому подрядчику-кровельщику во
время несчастного случая на железной дороге отрезало обе
ноги. Он был при смерти и только чудом выжил. Защита его
интересов по суду была поручена Лашо, и вот, благодаря осо
бому стечению благоприятных обстоятельств, особому везенью,
адвокат добивается для пострадавшего возмещения в сумме
95 000 франков.
Спустя несколько лет, насколько мне помнится, в 1869 году,
Лашо, совершая предвыборный объезд, снова попадает в округ
Сен-Дени. В той самой деревне, где проживает его бывший по
допечный, адвоката приглашают на завтрак, и хозяин дома не
скрывает от него, что в этих местах дела плохи, он не получит
голосов. В эту минуту сообщают о приходе того самого калеки.
Все поздравляют Лашо с удачей, это посещение, — говорят
ему, — сейчас как нельзя более кстати для него, ибо человек
этот пользуется большим влиянием в округе.
Калека вылезает из тележки, подходит на своих деревяшках
к Лашо и, целуя ему руки, благодарит его, восклицая, что ему
он обязан своим благополучием, что теперь он спокоен за
судьбу жены и детей, которые после его смерти не останутся
без куска хлеба, — словом, чуть не плача, произносит целую
речь. И вдруг, прерывая излияние волнующих его чувств, он
заявляет: «Да, всем этим я вам обязан... и готов сделать для
вас все, чего бы вы ни потребовали... скажем, дать вам в долг
восемьдесят тысяч франков... но... затем-то я и пришел сюда,
считая своей обязанностью заявить вам... голосовать за вас я
не могу... я принадлежу Интернационалу... я даже вынужден
вам противодействовать».
И безногий член Интернационала снова заплакал, и горе
его было неподдельным.
229
Воскресенье, 2 апреля.
Как быстро при нашем ремесле рабочих литературного цеха
приходится расплачиваться за успех — либо телесным недомо
ганием, либо нервным расстройством. Я слышал сегодня, как
счастливец Доде воскликнул, чуть ли не с отчаянием в голосе:
«О-о, на меня нападает такая тоска к концу дня... Ах, если б
я был женщиной! Хоть поплакал бы вволю!»
Среда, 12 апреля.
<...> С годами Тэн становится все более ярко выраженным
практическим философом.
Сегодня я принес ему свои романы, только что опубликован
ные у Лемерра, и застал его за утренним завтраком. Облик
дома таков, какой представляешь себе, читая роман Диккенса:
здесь царят уныние, чопорность, но в то же время и старомод
ная сентиментальность. Супруга Тэна, долговязая особа в муж
ском халате и в пенсне, крепко сидящем на носу, — некое подо
бие немецкого «синего чулка». Между мужем и женой — двумя
пренеприятными существами — все время происходит обмен лю
безностями, сопровождаемый влюбленно-многозначительными
взглядами, сладкими словечками, как бы исходящими из глу
бины сердца, забавным нежничаньем, как бы усвоенным из ру
ководства по cant' у 1 .
Тэн может уделить мне не более двух-трех минут, ему
срочно нужно уйти из дому по делам: он, изволите видеть,
только что договорился о покупке доходного дома в Женеве.
«Как вы считаете, ст оящее это дело для француза в наше
время, приобрести в Швейцарии доходный дом? Мне самому
это представляется благоразумным... Да, большой, хороший
дом... Но надо еще внести за него условленную сумму, а это
связано со скучными формальностями и всяческой беготней...»
Тут появляется тесть Тэна, тоже участвующий в половинной
доле, господин, которого можно охарактеризовать как достой
ного отца своей дочери, и вот уже оба с озабоченным и слегка
задумчивым видом быстро сбегают вниз по лестнице, спеша уза
конить свое благоразумное приобретение.
Филипп Сишель рассказывал о своем пребывании на Цей
лоне. Однажды на прогулке внимание его привлекло своеобраз