249
провозгласили нас троих крупнейшими мастерами и учителями
нашего времени. Итак, нам на смену уже выходит новый отряд
писателей.
Понедельник, 23 апреля.
Я уже было успокоился, считал, что гроза миновала, и
вдруг Гранье де Кассаньяк подал жалобу с вопросом, почему
не возбуждено судебное преследование против «Тентамара» за
статью «Девка Элизабет». Вслед за этим генеральный прокурор
Республики предъявил «Тентамару» формальное обвинение *.
«Тентамар», насколько мне известно, для своей защиты тотчас
потребовал приобщить к делу экземпляр моего романа вместе
с заключением юриста, и вот моя книга снова в министерстве, и
по ее страницам гуляет красный карандаш. Что ж, может
статься, что правительство, вынужденное возбудить преследо
вание против республиканской газеты, из желания выказать
свое беспристрастие, малодушно позволит посадить на скамью
подсудимых человека, которого «Марсельеза» * в сегодняшнем
номере изображает завсегдатаем Компьена, хотя он туда и но
гой не ступал.
Так вот каким глумлениям подвергаются при нашем тупом
республиканском режиме люди, посвятившие всю свою жизнь
труду и творческим поискам: по клеветническому доносу «Тен-
тамара» или «Марсельезы» к ним могут быть применены позор
ные — в глазах буржуазии — меры за оскорбление обществен
ной морали.
Среда, 25 апреля.
Деннери, дав злобный отзыв о моей книге, очень кстати на
помнил мне о себе; он пригодится мне как литературный пер
сонаж для моего нового романа «Актрисы» *.
Упрямая вещь факты. Что, собственно, создал Золя до опуб
ликования «Жермини Ласерте»? Всего только «Сказки Ни
нон»! * Но вот выходит в свет «Жермини Ласерте». Для Золя
эта книга — откровение, о чем он прямо говорит в своем отзыве
о ней, впоследствии включенном в его сборник «Моя нена
висть», — и сразу же вслед за тем он сочиняет свою «Терезу
Ракен».
Суббота, 28 апреля.
В сегодняшнем номере «Фигаро» Вольф, поупражнявшись в
рассуждениях на тему о талантливости Золя, заявляет, что я,
напротив того, совершенно бездарен * и что книга моя мерзкая
250
пачкотня, не заслуживающая даже сожаления со стороны по
рядочных людей. Этот человек в свое время способствовал про
валу «Анриетты Марешаль». На его совести, в известной мере,
смерть моего брата, а теперь, может статься, благодаря ему же
я буду привлечен к суду.
Воскресенье, 29 апреля.
Право же, сколько ни раздумывай, трудно понять, почему
мы с братом навлекли на себя с разных сторон такую свирепую
ненависть.
Говоря обо мне, журналисты, не довольствуясь ролью кри
тиков, всегда превращались в некое подобие королевских или
республиканских прокуроров, — но мне ли не знать, каковы их
подлинные нравы, скрывающиеся за этим внешним чистоплюй
ством!
Суббота, 5 мая.
Вчера во время дружеского обеда, устроенного по случаю
отъезда Тургенева в Россию, разговор зашел о любви, об изобра
жении любви в литературе.
Я утверждаю, что любовь вплоть до наших дней не иссле¬
довалась в романе научным методом, нам показывали только
ее поэтическую сторону. Золя, который завел этот разговор с
целью выкачать из нас кое-что для своей новой книги *, утверж
дает, что любовь — это не какое-то особенное чувство, что она
вовсе не захватывает человека настолько, как об этом принято
думать, что все проявления любви встречаются и в дружбе и в
патриотизме и так далее... и что б ольшую напряженность этому
чувству придает только надежда на плотскую близость.
Тургенев с этим не соглашается... Он уверяет, что любовь —
чувство совершенно особой окраски, что Золя пойдет по лож
ному пути, если не признает эту особую окраску, отличающую
любовь от всех других чувств. Он уверяет, что любовь оказы
вает на человека влияние, несравнимое с влиянием любого
иного чувства, что всякий, кто по-настоящему влюблен, полно
стью отрекается от себя. Тургенев говорит о совершенно не
обыкновенном ощущении наполненности сердца. Он говорит
о глазах первой любимой им женщины, как о чем-то совершенно
неземном...
Все это хорошо, но вот горе: ни Флоберу с его пышными
выражениями при описании этого чувства, ни Золя, ни мне са
мому — никогда не случалось влюбляться очень сильно, и по
этому мы не способны живописать любовь. Тургенев мог бы это
251
сделать, обладай он той склонностью к самоанализу, которая
есть у нас и помогала бы нам, если бы мы, со своей стороны,
были когда-нибудь столь же сильно влюблены, как был он.
Воскресенье, 13 мая.
< . . . > Нигде нет такого почитания природы и всех ее созда
ний, хотя бы самых ничтожных, как в Японии. Нигде нет та
кого взгляда, благоговейно-внимательного к крохотной бу
кашке, как у японца, когда он, рисуя, тщательно воссоздает ее
во всей микроскопической малости.
Просто поразительно, как сильно во мне бездумное влечение
к миру искусства, влечение, постоянно заводящее меня в лавки,
где торгуют безделушками и картинами, и заставляющее про
падать в них целыми часами. Когда я сижу там в полной празд
ности и взгляд мой, наслаждаясь, рассеянно перебегает с од
ного предмета на другой, внутренний голос тщетно шепчет
мне, что в других местах могут происходить интересные,
увлекательные для писателя сценки и зрелища, — я не в
силах подняться, я словно пригвожден к стулу... Так не
когда просиживал я часами у Пейрелонга; а теперь — у Си-
шеля. < . . . >
Среда, 18 июля.
< . . . > После долгого перерыва я побывал сегодня вечером в
гуще парижской толпы, — в цирке. Меня неприятно поразило вы
ражение лиц французской молодежи — хмурое, сосредоточен
ное, надменное. Нет у них, как у юношей прежнего поколения,
той живости, задора, даже некоторого озорства, которое, однако,
искупалось добродушием и как бы озарявшим их отблеском ве
селого шаловливого детства.
2 августа, четверг.
Сегодня, складывая в стопку все газеты, где говорилось о
«Девке Элизе», я еще раз заглядываю в них только одним глаз
ком. Просто диву даешься, читая все, что написано о моей
книге всеми этими ревнителями чистоты из журналистского со
словия. Упомянули даже о г-не Жермини *, якобы менее заслу
живающем наказания, чем я, а в «Насьон» даже имеется требо
вание водворить автора «Девки Элизы» в дом умалишенных, по
добно тому как это было сделано по приказу Наполеона с
автором «Жюстины» *.
252
Среда, 8 августа.
Крестьянки, неся детей на широких спинах, идут вдоль реки;
они медленно проходят под навесом густых ветвей, четко выри
совываясь на залитом солнцем овсяном поле, и мнится, что это
какие-то могучие кариатиды, окрашенные в серые тона, на зо
лотом фоне.
Среда, 15 августа.
Страшные обитатели поселка Робер-Эспань бросают на го
рожанина взгляды, полные ненависти, — такие глаза смотрят на
вас в парижских трущобах в те дни, когда вот-вот готово вспых
нуть восстание.
Мы заходим к торговке раками, по прозвищу Попрошайка;
это старая женщина, простоволосая, пробор на ее лысеющей го
лове напоминает ленту проселочной дороги в стране пустошей.
Дочери ее, которую все зовут Уланшей, нет дома. Пятилетний