обширную переписку и редко видел письмо, не грешившее
двумя-тремя ошибками в правописании.
Тут все принялись сетовать на ремесленничество, процве
тающее в мире литераторов, не имеющих даже среднего образо
вания, но возможно, предвещающих собой тип литераторов бу
дущего, литераторов, которых только и будут знать новые поко
ления и по которым будут учиться грамоте. И в доказательство
старик Уссэ привел слова одного литератора, не открывая, од
нако, его имени: «У меня каждый день к полудню готовы два
фельетона. За крупными гонорарами я не гонюсь: двадцати
пяти франков за фельетон — того, что мне платит «Либерте»
или «Эстафета» *, с меня достаточно... Итак, в полдень я уже
имею пятьдесят франков. Остаток дня я провожу в небольших
театрах, общаюсь с друзьями, поддерживаю деловые связи и,
264
используя свое умение проворачивать дела, добиваюсь четвер
той, пусть даже шестой доли в сборах от пьесы, так что к концу
дня это приносит мне еще пятьдесят франков... Словом, в год
все вместе составляет тридцать шесть тысяч франков, больше,
чем я зарабатывал, играя на бирже».
Четверг, 28 ноября.
Сегодня у Бюрти наблюдал весьма любопытный и поучитель
ный сеанс. Японский художник Ватанобе-Сеи рисовал у него на
дому, притом не набросок, создаваемый легким прикосновением
кисти, нет, большое акварельное панно, настоящее какемоно.
В Японии рисунок особенно ценится в том случае, если он
выполнен весь за один прием, безо всяких поправок и после
дующих переделок. Там придают известное значение даже бы
строте выполнения, и подручный художника заметил по часам
время начала работы.
Художник принес с собой кусок прорезиненного шелка, очень
тонкого и изготовляемого в Японии специально для живописи.
Щелк был натянут на небольшую рамку белого дерева. Худож
ник пользовался красками на меду, европейскими красками,
и только в двух-трех тюбиках у него были японские краски, —
среди них зеленовато-синяя и гуммигут.
В середине панно он наметил — всякий раз начиная с клю
ва — контуры четырех птичек и тут же их закрасил — двух бо-
лотно-зеленым тоном, третью — красноватым, как у щегла, чет
вертую — желтоватым, как у синицы. Вверху панно он посадил
крохотную черную птичку. Все пять птиц были нарисованы так
верно и изящно, что, казалось, вот-вот вы услышите шелест
их прелестных взъерошенных перышек. Было истинным наслаж
дением следить, как работал художник, держа обе кисти в одной
руке, причем более тонкой, обмакнутой в густую краску, он на
носил мазки, утолщая и растушевывая их затем более толстой,
пропитанной жидкой краской; его легкие движения напоминали
движения жонглера.
Покончив с птицами, он набросал в углу картины сеть мел
ких веточек деревца, не рисуя пока ни крупных ветвей, ни
ствола.
Еще не тронутый фон он смочил водой, — почти целиком,
лишь кое-где оставляя просветы, в виде какого-то архипелага,
отдаленно напоминавшие очертания Японии на карте. Немного
подержав панно над пламенем горящей газеты, он, лишь только
мокрые куски слегка подсохли, резкими движениями и как бы
наобум разбросал на влажной еще поверхности крупные пятна
265
китайской туши и размазал их толстой кистью, после чего они
превратились в нежнейшие полутона, окутавшие дымкой птиц
и ветви, в то время как сухие куски ткани образовали вокруг
них слой снега.
Подготовленное таким образом панно он щедро размыл во
дой, и когда краски достаточно стерлись, художник приложился
большим пальцем к головкам птиц, для приглушения яркости
красок.
Панно снова немного подсушили над пламенем горящей
газеты, затем на влажной еще ткани художник наметил широ
кую линию — искривленный ствол деревца — и с большой тща
тельностью украсил его темно-красными маленькими цветоч
ками.
Он еще был занят промываниями и дорисовкой — всевозмож
ными тонкостями, ухищрениями изысканного искусства, искус
ства, достигшего в своих приемах предела изощренности, —
когда пробило полночь, и я ушел, так и не дождавшись завер
шающего картину мазка.
Вторник, 10 декабря.
<...> Некоторые главы «Братьев Бендиго» * я пишу, глядя
на стоящий передо мной портрет брата, и мне кажется, что он
приносит мне удачу в работе...
Четверг, 12 декабря.
<...> Мысленно строя фразы, я ловлю себя на том, что с
пером в руках делаю движения, напоминающие взмахи дири
жера за пультом; если мои фразы окажутся недостаточно му
зыкальными, я уж не знаю, черт возьми, как за них и браться.
Среда, 25 декабря.
Анри Сеар провел со мною сегодня весь день, беседуя о ро
мане, который он пишет, — ему хочется, чтобы все в нем было
окутано серой дымкой, затушевано, дано в полунамеках. <...>
ГОД 1 8 7 9
Вторник, 7 января.
<...> Из всех картин, какие я пересмотрел в жизни, самое
большое впечатление произвела на меня картина Тинторетто
«Страсти святого Марка». На втором месте, после картины
венецианского мастера, — картина мастера из Амстердама: «Че
тыре синдика» Рембрандта. Из этого видно, что отнюдь не клас
сический катехизис руководит моим вкусом в искусстве.
Четверг, 16 января.
<...> Книга, в которой был бы выведен тип, подобный Жи
рардену со всеми его особенностями, могла бы получиться любо
пытной и служила бы наглядной иллюстрацией аксиомы:
в наше время преуспевают только проходимцы!
Суббота, 18 января.
Премьера «Западни» *.
Публика тепло принимает пьесу, много аплодирует, а неодоб
рение, как видно затаившееся кое-где в зрительном зале, не
смеет открыто проявиться. Как изменяет время лицо поколений!
Мысль моя с грустью обращается к покойному брату, и, встре
тив в коридоре Лафонтена, я говорю ему: «Да, на представлении
«Анриетты Марешаль» была совсем другая публика!» Все в
пьесе хорошо принимается, награждается щедрыми аплодисмен
тами, и только два-три робких случайных свистка под занавес
выдают чье-то неодобрение, сразу же стыдливо умолкающее
среди всеобщего восторга. <...>
267
Суббота, 15 февраля.
< . . . > Перед тем как написать стилистически выразительный
кусок текста, теперь мне нужно как-то взвинтиться, настроиться,
полюбовавшись красочными изделиями искусства, скажем, япон
ской вышивкой. Но как только привел себя в состояние умствен
ного опьянения, надо избегать смотреть на них, — тогда они уже
отвлекают, мешают сосредоточиться. Недавно я два-три дня не
позволял себе любоваться только что купленной вещицей.
Понедельник, 10 марта.
Сегодня закончил «Братьев Земганно». <...>
Вторник, 1 апреля.
Мне становится грустно при мысли, что я прилагаю столько
стараний, превращая мой дом в некую обитель поэта и худож
ника, и что плодами этих усилий воспользуется какой-нибудь
буржуа, которому вскоре суждено здесь водвориться.
Воскресенье, 13 апреля.
<...> Странно, я аристократ, но только я вложил в роман о
жизни народа и нежность, и сочувствие к людям из низов. < . . . > Я продолжаю утверждать, что торжественные приемы в Ака
демии — это развлечения для болванов.
Не удар, не полное поражение мозга страшнее всего для че