Здесь милые молодые женщины назвали меня в шутку Ла
комкой. Это прозвище, увы! быть может, в некоторой степени
мною заслужено.
Суббота, 13 октября.
< . . . > Вот прием, слишком часто повторяющийся у Золя:
герой книги сам выкладывает все о себе, сам о себе говорит во
всеуслышание.
Пятница, 23 ноября.
В статуях, установленных так высоко, как памятник Дюма-
отцу, хорошо видны подошвы башмаков и внутренняя сторона
ноздрей; все остальное — только в ракурсе. <...>
В неверной светотени вечеров лица у женщин цвета розо
вого жемчуга, а там, где узкими мазками яркого света обведены
их контуры, на коже лежит отблеск какого-то сияния, словно
она освещена изнутри.
Понедельник, 26 ноября.
Обедал с Доде и его женой в «Парижской кофейне», оттуда
мы отправились в театр Водевиль на репетицию «Королей в из
гнании» *, начинающуюся в полдень. Зал погружен во тьму, на
21*
323
сцене китайские тени — на голове шляпа, вид недовольный,
движения угловатые, как обычно в начале репетиции. Мало-
помалу настроение их становится лучше, потом они воодушев
ляются. Наше присутствие действует на актеров, им лестно иг
рать для нас.
На минутку появляется Дьедонне, чтобы поболтать с г-жой
Доде. Мне он кажется прямым и славным малым. Его сменяет
артисточка, изображающая короля, — она на наших глазах при
меряет свои парики и с милым кокетством сопротивляется
уговорам срезать каблуки на бальных туфлях, делающие ее
слишком высокой. Автор пьесы Делер, так мало похожий на
парижанина, все время разгуливает по сцене, и его удивитель
ный силуэт, напоминающий провинциального судейского писца,
мелькает сквозь все перипетии драмы.
Для людей, которые охотно принимают правду театральных
подмостков за правду жизни, эпизод с извлечением из короны
драгоценных камней для сдачи их в ломбард, — волнующее
зрелище, настоящий гвоздь спектакля. Думаю, что пьеса будет
иметь огромный успех. Я сам нахожу в ней сцены подлинно
современного театра, испорченные, однако, нелепыми выдум
ками — как сцена, где муж уводит Колетту, — и, в особенности,
устарелыми литературными выражениями означенного Делера.
Мне удалось уговорить его заменить слова: «Уберите этот
труп» , — когда королева указывает на корону с фальшивыми
алмазами, — фразой: «Уберите это туда». В этом трупе Коклен-
старший усмотрел бы, вероятно, возвышенный стиль. Люди, ко
торым неведомо искусство равновесия стиля, не подозревают,
что в положениях драматических нужно выражаться просто,
они не знают, что страсть всегда пользуется обыденными выра
жениями и ни в коем случае не прибегает к образу.
Все играли в пьесе хорошо. Прекрасна сцена пробуждения
охмелевшего короля, сыгранная Дьедонне; а движения маде
муазель Лего напоминают марионетку, что очень подходит ее
роли. Бертон, даже сам Бертон, не слишком плох в роли Меро.
Что до Пирсон, то хоть она и прилагает все свое усердие, но,
право, она вовсе не комедийная актриса... И что ни говори, раз
вязка неудачна!
Вторник, 27 ноября.
Сегодня у Итальянцев * на представлении по пригласитель
ным билетам собрался весь Париж. Ну что же, мысль, на кото¬
рую наводит это собрание, такова: избранное аристократическое
324
общество Франции опочило, остались одни финансисты, кокот
ки или женщины с повадками кокоток. И вот что, к примеру,
погибло совсем безвозвратно: тип прежней светской парижанки.
Суббота, 1 декабря.
Премьера «Королей в изгнании».
Зал брюзжит, готовый осмеять спектакль; то тут, то там
видишь лица, например, братьев Гандер а, с иронической ус
мешкой записных щеголей, или такие, как лицо Витю, с коми
ческим выражением грусти, как надлежит оскорбленному в
своих убеждениях монархисту и порядочному человеку. Поли
ция предупредила Деланда, что шума не миновать.
Публика встретила хохотом операцию извлечения алмазов
из короны: Бертон производил ее при помощи целого набора
инструментов, с такой медлительностью и с такими усилиями,
что все это казалось пародией, издевкой. В книге, как известно,
это было сделано оказавшимися под рукой садовыми ножни
цами. Но у постановщика Делера тяжелая рука. В конце спек
такля к аплодисментам примешались пронзительнейшие сви
стки из одной ложи, занятой евреями.
Однако все отправляются ужинать в ресторан «Вуазен»,
взволнованная до глубины души г-жа Доде опирается на
мою руку. Сам Доде тоже потрясен. Я говорю ему, что, право,
здесь нет, в сущности, никаких политических причин: все дело
лишь в том, что члены клубов считают шиком прийти освистать
пьесу, и нужно быть готовым к неприятностям во время пяти-
шести представлений, после чего пьеса пойдет хорошо.
Золя же торжественно заявил, что, когда занимаешься дра
матургией, нужно плевать на неуспех; он, например, уверен,
что его пьеса долго не продержится... К сожалению, он плюет
на неуспех меньше, чем кто бы то ни было: это только слова,
которыми он пытается прогнать свой страх.
Все говорят об изумительной сцене опьянения Дьедонне.
Доде замечает, что это он задал тон Дьедонне, побудив его иг
рать охмелевшего короля без дрожи в коленках, не выписывая
ногами кренделя, а только говоря пьяным голосом. Так он и
играл его, едва заметно пошатываясь, и лишь вначале, как бы
сдерживая себя, он глубоко засовывал руки в карманы панта
лон. Занятые своими мыслями, все молча пьют шампанское, До
де — чуть больше других, и вскоре, без конца повторяясь, как
бывает при легком опьянении, он начинает жаловаться мне на
325
тупость Делера, на нелепую, напыщенную декламацию Коклена-
старшего; за паузами следуют ливни слов, в которых проры
вается настоящее мальчишеское веселье: ведь он заставил Па
риж выслушать его тираду о старых королевских фамилиях и
показал Бурбона, бегом догоняющего омнибус, — забавно, что
эту деталь подсказал ему как будто герцог Деказ. Странным об
разом чередуются у него минуты некоторого упадка духа со
взрывами лихорадочного возбуждения, когда он вдруг начинает
вышучивать актеров и смеяться над фразой, которой они
обычно пользуются, желая переменить тему разговора: «По
звольте мне обратить ваше внимание на...»
Вслед за тем, находящийся среди нас музыкант, некий
Пюньо, барабанит на расстроенном фортепьяно якобы илли
рийскую мелодию, и от этого шума гудят наши головы, жаж
дущие тишины и спокойствия.
Потом все расходятся, причем Доде говорит: «Завтрашние
газеты пусть себе читает мой compaing 1, сам я ничего читать
не стану: а то я разволнуюсь, вспылю и потом дней десять не
смогу работать над своей книгой. < . . . >
Недавно у Сишеля Абу дал понять, что они с Дюма заклю
чили между собой род полюбовной сделки, согласно которой
Абу обязывается протолкнуть Дюма в командоры Почетного ле
гиона, а Дюма — провести Абу в члены Академии.
Право, у этого талантливого малого, по имени Поль Бурже,
такие выкрученные идеи, так тянет его к странным выводам
в анализе, к поискам прошлогоднего снега в гипотезах! *
Четверг, 13 декабря.
«Верх гнусности!» Это слова Доде, сидевшего рядом со мной,
по поводу пьесы «Накипь» *, которая разыгрывалась перед на
ми, — и это правильная оценка гнусного произведения.
За ужином я не мог сдержать себя и сказал нашему амфи