340
я чувствовал порой искушение сбить спесь с этих литературных
хлыщей, которых зовут Гонкурами, будь их двое или один. Это
хладнокровные животные, ничего не чувствующие и ничему не
сочувствующие... Их описания — совершенно в духе какого-
либо стряпчего, притязающего на хороший стиль... Роялисты
в истории, что мешает им ясно видеть, искусные состави
тели ежегодников, никогда не слывшие открывателями широ
ких умственных горизонтов, ученики, вернее, лакеи Гаварни,
чересчур увлекавшегося остротами в ущерб своему карандашу
и шиком, ныне вызывающим уже насмешки, любимцы прин
цессы Матильды, приказавшей распахнуть для них двери Фран
цузской Комедии, — они остались дилетантами в области лите
ратуры точно так же, как и в области гравюры, нахватавшись
всего, что только есть фальшивого у Флобера, Золя, Валлеса
и пр.».
Отметим, что уже есть объявление о постановке в будущем
сезоне «Анриетты Марешаль», стало быть, вельможи, легити
мисты, авторы, коих ставят на театре по приказу принцессы
Матильды, — все это адресуется зрителям-республиканцам, ко
торые придут и займут свои места в Одеоне. По сути дела, это
донос полицейского агента, донос человека, которого, во время
двух или трех моих визитов к г-ну Ньеверкерку, я видел хло
почущим о месте за столом и о стакане сиропа.
Жеффруа, приводящий это письмо в «Жюстис», вспоминает
недавно появившуюся в одной газете статью Нориака, излагаю
щую его мнение о Флобере, и с какой-то грустью задает себе
вопрос: где же искать подлинных писателей, если Флобер —
дилетант и если Гонкуры — литературные хлыщи *. <...>
Вторник, 29 апреля.
Во время обеда на аллее Обсерватории * Мистраль довольно
забавно определил характер Доде: он громогласно объявил его
человеком, питающимся иллюзиями и утратившим все иллюзии,
обладающим стариковским скептицизмом и детской доверчи
востью. Вслед за тем он стал рассказывать нам о своем способе
работы, об этой легкой работе поэта Юга, состоящей в изготов
лении нескольких стихов, сочиняемых в часы вечерних суме
рек, когда природа отходит ко сну, ибо утро в полях, по словам
Мистраля, полным-полно шумно пробуждающейся животной
жизни.
И вдруг спокойный собеседник, красиво и изящно выражав
ший свои мысли, превращается в настоящего барабанщика, в
341
грубого торговца целебной водой, в какого-то Манжена, торгую
щего поэзией * так же, как мог бы он торговать карандашами
с высокого сиденья своей повозки, в несносного, пошлого, пош
лого, пошлого господина... Пока он трубадурит в одном уголке
гостиной, Жилль из «Фигаро» хриплым голосом парижского га-
мена сравнивает его провансальский речитатив с говором «вос
питанного овернца».
Вторник, 6 мая.
Разнос приобретает интернациональный характер. Римская
«Фанфулла» * в гневной статье заявляет, что моя старческая
дряхлость заставляет меня видеть в реальной действительности
причудливые призраки. В сущности, это всеевропейский вопль
против моей книги. Они не желают, чтобы молодая девушка,
выведенная в книгах, принадлежала к человеческому роду. Как
я сказал в моем предисловии, им нужно, чтобы она была бес
полой. Ну нет, нельзя создать образ молодой девушки, не дав
в нем тех физических и нравственных потрясений, которые она
порой испытывает.
Внутреннее бешенство, владеющее мною, успокаивает ласко
вый, проникновенный лепет сада, и яростная моя беготня взад
и вперед переходит в шаг среди благоухания полураспустив-
шихся роз. Да, горечь жизни, ощущаемая мною в эти дни, нерв
ное подергивание рта, разлитие желчи, желание быть грубым,
алчные мысли о дуэли — все это смягчается и притупляется
среди цветов и деревьев, словно под действием лечебной мази.
Я долго анализирую эту крестную муку человека, который соз
дает книгу, не являющуюся книгой для всех, ибо я полагаю, что
людям полезно знать, во всех мелочах и подробностях, какие
вынес страдания и как дорого, быть может, заплатил автор при
жизни за малую толику посмертной славы.
Среда, 14 мая.
Сегодня утром я прочел в одной крупной газете нечто до не
вероятности глупое и невежественное. Вот оно: «Маньяки кол
лекционируют китайский и саксонский фарфор, но они отлично
понимают, что нет в мире лучшего фарфора, чем тот, который
в настоящее время производит Севр». И подумать только, что
никогда не присуждают дурацкого колпака журналистам подоб
ного масштаба! Ведь это равнозначно тому, как если бы ска
зали: «Маньяки хранят в своих книжных шкафах Гомера и
Шекспира, но лишь как историческую редкость: они отлично
понимают, что Онэ лучше». < . . . >
342
Четверг, 15 мая.
В моем мозгу, когда он не напряжен, как бывает во время
работы, или не возбужден беседой, все представления словно
покрыты изморосью. Правда, в голове моей иногда проносится
ясная мысль, но так стремительно, что я не успеваю закрепить
ее: эту мысль можно сравнить с фосфорическими искрами, про
бегающими по гребню волны.
Пятница, 16 мая.
«Наоборот» Гюисманса кажется мне книгой моего любимого
сына, где дан силуэт нареченного Шери *. Вот уж невропат, так
невропат! Пусть говорят что угодно против этой книги, но она
из тех, которые повергают мозг в какой-то лихорадочный жар,
а книги, вызывающие такое состояние, — это книги талант
ливых писателей. И сверх того, изысканность стиля!.. Идет, идет
вперед литература, вернее, наша литература!
Член бельгийской палаты депутатов недавно обвинил фран
цузскую литературу и, говорят, в частности, меня, в развраще
нии его родины. Сильно сказано! Развратить Бельгию, эту стра
ну, где в буржуазных домах ваши благовоспитанные амфитрио
ны не находят ничего нравственнее, как предложить вам после
обеда пойти провести вечерок в борделе.
Суббота, 17 мая.
В первые погожие дни весны воздух какой-то радостно звон
кий.
Порой, случается мне, во время моих молчаливых прогу
лок, — случается вдруг перенестись мыслью к покойному брату,
воскликнуть: «Бедный мальчик!.. Ну не по-свински ли с ним по
ступали!» <...>
Пятница, 23 мая.
Вечером Мистраль с забавно горделивым видом рассказал
нам, что ближайший номер «Черного кота» будет целиком
посвящен его произведениям и его личности. Салис, рыжий ка
батчик Салис, оказал ему честь, попросив дать что-нибудь о
черных кошках Прованса, и он записал для него одну местную
легенду... Повторяю, он настоящий барабанщик — этот труба-
дур-сепаратист, обязанный громкой славой своей тарабарщине!
От Доде я ушел очень утомленный и уснул в открытой ко
ляске, которая везла меня к вокзалу. Проснувшись под черно-
343
синим беззвездным небом на площади Согласия, где горели
мертвенным светом шесть или восемь электрических огней на
высоких фонарных столбах, я на миг испытал ощущение, будто
я уже не принадлежу к миру живых и следую по Дороге душ,
описание которой я мог бы прочитать у По. Но вот и аллея
Оперы, вот и бульвары с заторами из тысяч колясок, толкотня
на тротуарах, народ, набившийся в империалы трамваев и ом
нибусов, шествие — пешком ли или в коляске — этих несмет
ных человеческих масс, мелькающих, подобно китайским те