Опрос в газете. Из него видно, насколько значимы для нас материальные символы: мы богохульствуем без зазрения совести, но мало кто решится плюнуть на распятие (пожалуй, еще меньше тех, кто стал бы использовать его в качестве фаллоимитатора). — Мы не прочь свалить из родной страны, но ее флаг топтать не посмеем. Предметы, уважение к которым внушается с детства, священны; то, что можно увидеть, потрогать, обладает силой: осквернить это — значит непосредственно и открыто бросить вызов миру. Слово и мысль не имеют такой силы, как поступок, физическое воздействие на предмет. Мы запросто желаем зла врагам, но взять куклу и проткнуть ее иголками, изображая и воплощая это самое зло, для большинства немыслимо — не столько из-за презрительного отношения к суевериям, сколько из-за ужаса перед поступком, единственная цель которого — злодейство.
В электричках между Сержи и Парижем появился попрошайка. Его метод — откровенность: «Я не вор, не убийца, я просто бродяга!», а потом: «Дайте мне немного мелочи, я куплю себе поесть и выпить». (Слова «я потерял работу» сразу вызывают недоверие, раздражают: ну так найди, и т. д.) Он объявляет: «Я сейчас пройду по рядам, а вы киньте мне монетку-другую. Купюры тоже принимаются». Юмор всем нравится, пассажиры смеются. Он собирает немало денег, громко кричит: «Хорошего отпуска и прекрасного дня!», а тем, кто не дает ничего — «Короткого отпуска и скучного дня». Смеющиеся на его стороне. Выходя из вагона, он провозглашает: «Ну что ж, всем до завтра!» Пассажиры хохочут. Безупречная тактика — соблюдать социальную иерархию: я клошар, пью и не работаю — полная противоположность вам. Он не обличает устройство общества, а поддерживает его. Как клоун, он устанавливает игровую дистанцию между социальной действительностью, нищетой, алкоголизмом, которые олицетворяет сам, и публикой-пассажирами. Он играет эту роль по наитию и поистине виртуозно.
Я вышла из метро на станции «Пуассоньер» и прошла по улице Ла-Файет до церкви Святого Викентия де Поля. К ней ведет лестница. На ступенях девушка писала письмо, загорая на солнце. Целовалась парочка. Мне чудилось, будто я в Риме, поднимаюсь по украшенной цветами лестнице навстречу солнцу, к Тринита-деи-Монти. Потом я вышла на бульвар Маджента и стала искать дом 106, «Отель Швеции», бывший «Отель Сфинкс». Фасад был завешен, на всех этажах сносили внутренние стены. Один рабочий высунулся в окно, посмотрел на меня и сказал что-то остальным со смешком. Я неподвижно стояла на противоположном тротуаре, задрав голову и глядя на отель (который, по-видимому, переделывают под квартиры). Тот рабочий решил, будто я пришла поностальгировать к месту, где когда-то проводила ночи с любимым мужчиной — или с клиентами. Но я иду по местам воспоминаний другой женщины, Нади, героини Андре Бретона, которая жила в этом отеле году в 1927-м[8]. В витрине за моей спиной была выставлена старомодная обувь, вся черная, и тапочки, тоже черные. Словно обувной для тех, кто в трауре, или для священнослужителей. Я пошла дальше по бульвару Маджента и свернула в переулок Де-ля-Ферм-Сен-Лазар, почти пустой. Какой-то мужчина сидел на пороге своего дома. На брусчатке — следы крови. Я вернулась на улицу Ла-Файет и дошла до кафе «Нувель Франс» со старенькими занавесками. В дверном проеме официант махал рукой девушке со слегка азиатскими чертами на другой стороне улицы. Я шла по следам Нади с тем замиранием сердца, от которого кажется, что живешь в полную силу.
В переходе на станции Клюни, у стены, подтянув колени к груди и опустив голову, сидит высокий светловолосый парень — красная куртка, бежевые брюки (чистые). Рядом лежит рюкзак, перед парнем — табличка. Я ее не прочитала. Пока шла к платформе, всё хотелось вернуться, прочитать табличку и дать парню денег. Но я уже не могла. Чувство было такое, будто это мой сын сидел там и просил милостыню.
В шестичасовой электричке народу было битком. Сидящая у окна женщина то и дело поглядывала в проход, где толпились пассажиры. Там, куда она смотрела, стояли одни женщины. Волосы темные, гладкие, серый пиджак и полосатые брюки, из портфеля выглядывал черный пакет. Тонкие руки, обручальное кольцо. Глядела она не на ярко накрашенную блондинку, похожую на модель, а на маленькую полненькую брюнетку в бежевой юбке и блузке в тон. Почувствовав, что на нее смотрят, девушка отвела взгляд, потом втянула живот. Сквозь блузку у нее просвечивал белый лифчик. На лице появилась смутная улыбка. Женщина у окна всё смотрела на нее в упор. Маленькая брюнетка, понимая, что с ней флиртуют, бросила лукавый взгляд на меня, словно привлекая в союзницы. Вся сияя от удовольствия, что выбрали ее. Я вспомнила, как в школьном дворе мы смеялись от стыда и восторга, прикрыв рот рукой и переглядываясь, потому что Женевьева С. показывала нам свою вульву. Во втором классе, когда мы еще учились отдельно от мальчиков.