Извольский (его считают масоном и убежденным англофилом), находясь за границей в Австрии, встречался с графом А. Эренталем, австро-венгерским министром иностранных дел (1906—1912).
По версии Эренталя, оказалось, что он говорил Извольскому о своем предложении присоединить Боснию и Герцеговину к Австрии, и Извольский против этого не возражал. А только ставил условием — открытие для русского флота Дарданелл, на что он, Эренталь, не дал определенного ответа. По мнению же Извольского, он возражал против такого присоединения{66}. В любом случае, туманные обещания Извольского позволили Австро-Венгрии осуществить постыдную аннексию, и это было еще одним шагом к завязыванию сложного узла проблем на Балканах.
Несмотря на свою отставку, Извольский продолжал протежировть Гартвига. Однако этому воспрепятствовал всесильный П.А. Столыпин, который желал иметь на этом посту более управляемого человека. Таким человеком стал зять Столыпина С.Д. Сазонов[4]. Сазонов, — отмечал С.Ю. Витте, — «был человеком порядочным, очень неглупым, болезненным, со средними способностями, не талантливым и сравнительно малоопытным»{67}.
Вследствие всех этих событий и интриг Н.Г Гартвиг в 1909 году в конце концов занял пост посланника в Сербии. Перед ним была поставлена задача предупредить возможное преждевременное выступление Сербии против Австро-Венгрии и в то же время вовлечь сербов наряду с другими балканскими народами в антиавстрийский союз. Но Гартвиг стремился проводить собственную политику, независимую от политики Сазонова, рассматривая себя как представителя не только официальной России, но и неофициальной — панславистов и воинствующей просербской части императорского двора. В итоге он создал у сербского правительства впечатление, что в случае необходимости Сербия получит от России более существенную поддержку, чем это определялось официальной политикой России.
В Белграде капитан Верховский был встречен Гартвигом вполне доброжелательно. Словесный портрет Гартвига (С. дн. 26.1) и отмеченные Верховским в самых доброжелательных тонах его положительные человеческие и профессиональные качества, дополняют характеристику этого неординарного русского государственного деятеля, имя которого накануне Великой войны было окружено в Сербии совершенно особым ореолом. Лучшей похвалой ему служило то, что вся венская печать постоянно требовала от своего правительства, чтобы оно настояло в Петербурге на отозвании Гартвига из Белграда, где он так определенно нарушил равновесие влияния Австрии и России в пользу России. Сербы чрезвычайно ценили и супругу посланника, госпожу Гартвиг, которая во время войны 1912 года стояла в Белграде во главе всего дела организации помощи раненым героям войны. В 1914 году в Сербии ее называли «наша сербская майка» (мать). Популярность ее во всей стране была огромна. «За эти два дня праздников, — писал очевидец, — на ее имя в посольстве было получено около 6000 карточек, писем и поздравлений от ее пациентов, которые получили от нее помощь и облегчение»{68}.
В этих процитированных воспоминаниях В.Г. Комарова о Верховском — ни слова. Очевидно, что Верховский свое присутствие в Белграде, по крайней мере, не афишировал.
На том, что «всеми событиями» в Белграде руководил именно Гартвиг, в свое время сильно настаивал академик Н.П. Полетика. Он писал: «Политика Сербии была политикой Гартвига, а не политикой Пашича, и во всех важных вопросах Пашич был лишь рупором замыслов и решений Гартвига»{69}.
Н. Полетика, делая упор на личные качества Гартвига, считал его деятельность в качестве посланника контрпродуктивной.
«Ведь Н.Г. Гартвиг, — писал Полетика, — бывший директор 1-го Департамента министерства иностранных дел… отличался не только своими способностями и рвением к службе, но и известной всем грубостью, заслужившей ему прозвище “старшего дворника”, соединенной с самыми вольными политическими замашками. Вдали от Петербурга, в специфической заговорщицкой обстановке Сербии он мог легко поддаться соблазну вести там свою собственную “энергичную” политику — за что судьба и послала ему, как известно, вскоре после Сараевского убийства, апоплексический удар при его таинственном объяснении об этом злодеянии в австрийском консульстве в Белграде»{70}.