Снедаемый своими жалкими заботами, Данте возмущался:
— До каких пор мы будем здесь околачиваться? Мне здесь не нравится. Почему бы нам сразу не уйти?
Видаль подумал: «А он и вправду стар». Процесс старения ускорился, и очень мало чего осталось от прежних друзей: в последнее время они стали совсем другими, скорее даже неприятными людьми, с которыми продолжаешь общаться из верности прошлому.
Когда вошли в лифт, врач поинтересовался:
— Вам всем уже исполнилось шестьдесят?
— Мне еще нет, — мгновенно ответил Видаль.
Они вышли на пятом этаже. «Что здесь не очень приятно, — подумал Видаль, — в этом я с Данте совершенно согласен. Стоит вспомнить, что где-то там, снаружи, ты был свободен, становится тяжко, словно ты эту свободу потерял безвозвратно».
39
— Вот эта палата, — объявил врач.
По сторонам коридора находились небольшие палаты на две или четыре койки, отгороженные белыми перегородками. Едва они вошли, Аревало поднял руку.
«Хороший знак», — подумал Видаль, и ему бросились в глаза широкие серые полосы, уродовавшие лицо друга. Вторая койка была свободна.
— Что с тобой случилось? — спросил Рей.
— Я пойду с обходом, — сказал врач. — Вы мне его не волнуйте. Разговаривайте, только смотрите не волнуйте мне его.
— Напали на меня, Рей. На одеяле подбрасывали, — объяснил Аревало.
Его лицо украшали два длинных синяка. Один, более темный, переходил под скулой в какую-то вмятину, другой, с багровыми пятнами, тянулся по лбу.
— Как себя чувствуешь? — спросил Видаль.
— Немного побаливает. Не только лицо, еще и почки. Когда я падал на землю, меня пинали ногами. Врач говорит, произошло внутреннее кровоизлияние. Дает мне вот эти таблетки.
Пузырек с таблетками стоял на ночном столике рядом со стаканом воды и часами. Видаль сказал себе, что механизм часов тикает с особым нетерпением; он вспомнил Нелиду, гнетуще торопливая секундная стрелка каким-то образом связалась в его уме с тоской по девушке, и вдруг ему стало очень грустно.
— Почему это случилось? — спросил Рей.
— Думаю, все было заранее подстроено. Меня поджидали. Сперва действовали неуверенно, потом расхрабрились.
— Как собаки, — сказал Видаль.
Аревало усмехнулся.
— Если бы та девчонка им не дерзила, они бы, наверно, тебя не побили, — заметил Данте. — Дело известное: провоцирует женщина. Всегда она виновата. Всегда от нее первая искра.
— Не преувеличивай, — сказал Аревало.
— Данте мне напоминает тех стариков, которым женский пол противен, — поддержал его Видаль. — И чем женщина моложе, тем она ненавистней.
— Что до меня, я не стал бы весь женский пол сажать на скамью подсудимых, — заявил Рей. — Только молодых.
— У молодых есть свои достоинства, — возразил Аревало. — Они бескорыстны. Причина? Быть может, отсутствие опыта или просто еще не успели пристраститься к деньгам.
— Наверно, они меньше гоняются за деньгами, потому что деньги только одна из многих радостей в их жизни, — философски заметил Видаль.
— Зато для стариков, — сказал Аревало, — деньги становятся единственной страстью.
— Единственной? — переспросил Видаль. — А ты забыл про чревоугодие, про всякие мании, эгоизм? Не подумал о том, как они трясутся над тем кусочком жизни, который им остался? Об идиотском страхе на лице, когда они переходят улицу?
— Всю молодежь я не осуждаю, — заверил Рей. — Если приведете мне девчонку, так я, черт возьми, слопаю ее всю целиком, с косточками, а если на меня нападут эти дрянные мальчишки, я готов врезать им как следует: и кулаками, и ногами.
— Если сможешь, это замечательно, — одобрил его Аревало. — Я догадался только защитить голову и отделался дешевле, чем мой сосед на второй койке.
— Она пустая, — заметил Рей.
— Он тут все говорил без умолку, но в сознание, видно, не пришел, — объяснил Аревало. — Рассказывал свои сны в бреду. Ему, мол, снилось, что он молод и вместе с друзьями сидит в кафе «Педигри», что на углу Санта-Фе и Серрано, обсуждают тексты танго. Он даже упоминал какого-то Тронхета, сочинявшего тексты на сельские сюжеты…
— А ты внимательно его слушал, — похвалил его Данте.
— Он что, сочинял тексты танго? — спросил Видаль.
— Предполагаю, что да, — ответил Аревало. — Без конца вспоминал танго «Обидчивый». Наверно, это был самый большой его успех. Бедняга двадцать раз повторял одно и то же.
— «Обидчивый»? Кто теперь помнит такую старину? — удивился Данте.
— Еще он говорил, — продолжал Аревало, — что тоскует по своей молодости. Бывало, с друзьями засиживались до утра, анализировали теорию текстов для танго или сюжет последнего сайнете Иво Пелая. Говорил, что теперь люди беседуют о делах практических, а больше всего о ценах. Мне показалось, что в этот момент ум у него прояснился, но потом он опять стал бредить. А когда начал как-то странно дышать, его увезли.