Слово за слово, кепкой по столу… на какой-то песне до меня домотались. Мол, какого хрена я ходил в музыкалку, если не умею играть на самой обычной гитаре? Я? А ведь точно, учился в этой жизни. А в той просто поигрывал.
— Пацаны, я не смогу не потому, что не умею, пальцы не привычные к струнам, сто лет гитару в руках не держал!
— Изолентой обмотай! Не ссы! Вот, у меня трубка есть. Надень на палец и играй! — Куча полезных и искренних советов посыпалась на голову бедного ботана, недоучившегося в музыкалке по классу аккордеон. Трубка? На палец?
— Ну-ка, давай свою трубку, я попробую.
Никогда не пробовал конкретно эту мелодию играть со слайдером, я вообще не сильно умею, тем более на акустике. Электрогитара производства моего хорошего товарища Зонтика и скромный комбик стояли в квартире без дела большую часть времени. Но порой по велению души или коньячка они запитывались правильным электричеством и рождался звук. А пару раз даже музыка получалась. Или я сильно поддатый был и размяк душой тогда? Так или иначе, но вчера в моём исполнении могли звучать только эти строки:
Некоторый гитаристы надевают слайдер на безымянный палец, я пошёл по пути наименьшего сопротивления и вешаю его на мизинец, самый бесполезный палец по жизни. От него польза только когда вот так на гитаре исполняешь и когда в носу нужно поковыряться. Мы же не негры, указательный в нос совать. Хотя… встречал я тонких музыкальных натур, которые вполне могли и указательным.
Я не умею как Шуфутинский, голос не тот, отжигать как «Линкин Парк» тоже. Но что-то среднее между двумя вариантами тащу. Проигрыши между куплетами благодаря стальной трубке звучали более-менее жёстко. По нынешним временам. Последний куплет, вернее припев доигрывал на морально-волевых качествах. Гитара буквально выпала из рук с последним аккордом. И это я на самом деле довольно часто пользовался слайдером, так неожиданно попавшим в мои руки.
— Сукаааа!!! Как же больно! — Я тряс руками над головой, а народ снова молчал в прострации. Штирлиц в очередной раз был как никогда близок к провалу. Это его обычное состояние.
— Это чего такое щаз было? Кто исполняет?
— Третье сентября. Тёзка мой Шуфутинский написал. Когда, как не сейчас было играть?
— Точняк, сегодня третье как раз!
— А чего тогда мы нигде не слышали?
— Не наезжай на Миху, Шуфутинский того.
— Чего того? Помер? А как он тогда песню написал?
— Не помер, хуже. В Америку свалил. Продался за миллион долларов.
— И почему свалил хуже, чем умер?
— Темнота! Вот скажем, Дунаевского возьми. — Ленка Игошева взялась разъяснять нюансы.
— Зачем?
— Да просто! Не перебивай. Он умер, а мы такие поём «А ну-ка песню нам пропой веселый ветер!»
— Тогда уж не пропой, а пропей. Пропить веселее звучит.
— Отстань! Я о чем? А, да! Мы спели и нам ничего не будет. А если автор уехал в Штаты, то всё. Петь нельзя.
— Почему нельзя?
— Потому что это теперь политическая провокация. Мне так папа объяснял. Раньше даже из фильмов вырезали актеров, которые уехали.
— Да ладно! Гонишь! Вот Буратино возьми, если пацан свалит, то как будет фильм без Буратины? Кто его смотреть будет?
— Не. Тогда самого его не вырежут. В титрах поменяют. Был Пупкин, а стал Залу… Иванов.
— А хорошо исполнил. — Ребята вернулись к обсуждению предмета спора.
— В деревне летом научили. Не местные, из Москвы тип приезжал, он лабает где-то, всякого много знает.
Как говорят в журналистской среде: «Хороший интервьюируемый — мёртвый интервьюируемый». В идеале твой клиент должен умереть сразу после интервью. Или чуть раньше. Главное, чтоб алиби было на момент его смерти. И тогда… тогда уже никто не докажет, говорил что-то твой собеседник, или ты сам выдумал какую-то каверзную фразу. И еще момент — последнее интервью становится «Последним интервью», эксклюзивом, невозобновляемым ресурсом. Это я к чему веду? К тому, что меня никто теперь за руку не поймает, моё тело в действительности провело лето в деревне у бабушки. Ушлые американцы в таких случаях говорят про Лас-Вегас в том смысле, что происходит в деревне, то остаётся в деревне.