— Миша, вставай! Вставай же, школу проспишь!
— Нафиг школу, я уже умер! Призракам в школу можно не ходить.
— Я вот сейчас отца позову, пусть тебя обольёт водичкой холодной. Он это умеет!
Пришлось открывать глаза. Перед глазами белый потолок, захватанный пальцами и ладонями. По бокам деревянные перила. Дежа-вю, однако. А как же это, Небесный суд или Великое Ничто? Где я вообще и кто я сейчас? Но это потом выясню, а сейчас надо слезть со второго яруса кровати поскорее и не навернуться. А то вправду в школу опоздаю.
— Мам, а какое сегодня число?
— Четырнадцатое, горе ты луковое! Так заспался, что даты растерял? — Ага, поживи с моё, и так растеряешься.
— Мам, я во сне не кричал?
— Я не слышала, а что, приснилось что-то страшное?
— Ага. Как будто я опять умер.
— Вот же болтун. Опять! Нет уж, ты нам живой нужен. Только ерунды поменьше неси и живи себе хоть сто лет. Ну давай-давай, беги умываться! Напоминаю — по утрам ты больше не бегаешь!
Не бегаю, значит. Ну да, у меня груша и физкультура в школе, и кружок роликовых коньков там же. И ансамбль до кучи. Мама дорогая, нафига я столько нахватал! Быстро умываться, бриться, завтракать! Бриться отставить.
— А чего вы на работу не собираетесь?
— Так суббота сегодня. Михаил, ты вообще в школу хоть портфель собрал с вечера? Или сейчас еще и с этим тормозить будешь?
— Э-э-э. Должен был собрать. — Как тут объяснишь, что морально уже снова умер, что как-то не до портфеля совсем. Я ведь без дураков решил отдать песочницу этому самому Мише Корчагину. А оно вон как оказалось — сон. Всё сон, так выходит. И мои хождения в виде призрака мне приснились, и разговор за завтраком про якобы кричащего меня… А решение? Моё решение, готовность уйти? Я понарошку пожертвовал существованием в телесной оболочке или на самом деле? В том смысле, что я на самом деле готов уйти? Да хрен его знает! Ишь, как заговорил: существование в телесной оболочке. А ведь никакого другого наука пока не признаёт. Ладно, в школу надо собираться.
— Корчагин, почему у тебя всё не как у людей?
— Это как, Зинаида Андреевна?
— Я ни одной песни в вашем исполнении не слышала в их настоящем звучании. Вы всё переделываете. Зачем?
— Так тут всё просто. Под наши голоса, под наши возможности правим. А что-то осовремениваем, как «Девочку в автомате». Чтоб современная молодёжь прониклась поэтикой шестидесятых годов.
— Чем тебе старое исполнение не угодило?
— Вы тот вариант часто напеваете? Вот честно — за сердце тронуло тогда?
— Да не так, чтобы тронуло. Нечему там трогать, достаточно несерьёзная песенка.
— И я о том же. А нашу аранжировку половина школы распевает, ребятам зашло.
— Что зашло, куда зашло?
— В душу. Потому как новое поколение всегда находит для себя что-то новое. — Пока я разбираюсь с завучем, так и оставшейся нашим куратором, остальные члены команды сидят и стоят молча. Никому в голову не приходит влезать в наш разговор, не по рангу.
— Ладно, я тебя услышала. Вы готовы показать педсовету свои песни уже официально?
— Прямо вот педсовету?
— Ох, Корчагин, с тобой как по минному полю. Олег Александрович и группа учителей хочет посмотреть, что выходит из вашей очередной инициативы. Не забоитесь играть перед нами всеми?
— Народ, мы как, не слажаем?
— Слажаем, Мишка! Еще как слажаем! Опозоримся гордо и со всей комсомольской ответственностью!
— Я смотрю, вы спелись уже. Во вторник после уроков тогда будьте готовы. — И Зинка гордо удалилась из зала, привычно бухая каблуками.
Новость не выбила нас из колеи, поскольку вся музыкально-инициативная группа в колею еще не попала. Энтузиазм, пофигизм и вера в себя — вот наши основные мотивы в творчестве. Утверждение репертуара выступления прошло достаточно быстро — что умеем, то и играем. Только по «Предателю», моей песенке мнения разошлись. С одной стороны хотелось показать, как мы могём, а с другой было понимание — можем напугать, оттолкнуть. Но ведь звучит! Хрен с ним, решили подать это блюдо под соусом творческого эксперимента.
А вот «Безобразную Эльзу» забраковали все жёстко. Кроме Долгополовой, она там чудо как хороша. Какая «Эльза»? Естественно, группы «Крематорий». Куплеты играли и пели мы всей группой практически без изменения:
А вот дальше мы затыкались, и в дело вступала Ирка. Аккомпанируя в мажоре себе на пианино, чистым ангельским голосом она звонко и весело выводила: