Лева с утра уехал в Пирогово с Митрохой. Таня ездила в Тулу, и у ней украли деньги. А у нас ночью увезли два воза дров с отвода. С утра переписывала дневники Л. Потом учила детей, чинила носки и больше не могу – что за адская работа! Вечером читали вслух два отвратительных и скучных рассказа, присланных глупым и без всякого чутья Чертковым.
Колечка Ге, уехавший с Булыгиным вчера вечером, не возвращался. Какой он светлый, умный и добрый человек. Какая-то радостность в нем и спокойствие. Он, видно, много перемучился, пока начал жить так, как теперь, он не лгал, что эта жизнь хороша, но теперь успокоился и говорит: «Поворота назад из этой жизни быть не может». И правда. Маша Кузминская совсем безлична: она вся в своей любви к Эрдели, и весь мир для нее перестал существовать.
Сегодня думала, что в мире совершается 9/10 событий выдающихся по поводу какого-нибудь рода любви или проявления ее; но все люди это тщательно скрывают потому, что пришлось бы выворачивать все самые тайники своих дум, страстей и сердец. И теперь я много могла бы назвать таких явлений, но страшно, как страшна нагота на людях. В дневниках Левочки любви, как я ее понимаю, совсем не было: он, видно, не знал этого чувства. О любви как двигателе я выразилась неясно. Я хотела сказать, что если любовь овладела человеком, то он ее вкладывает во всё: в дела, в жизнь, в отношение к другим людям, в книгу, во всё влагая такую энергию и радость, что она делается двигателем не одного человека, а всей окружающей его среды. Потому я не понимаю любовь Маши Кузминской. Она точно подавлена. Или это слишком долго продолжается.
8 января. С утра подавлена делами. Перечитывала и разбирала конторские книги по Ясной Поляне и по сведенному лесу[77]. Потом читала с Ге (сыном) корректуру 13-го тома Полного собрания сочинений нового издания. Потом учила Андрюшу и Мишу музыке два часа. После обеда писала для детей аккорды, потом учитывала расход масла и яиц. Еще писала черновые прошения по поводу раздела с овсянниковским священником и ввода во владение Гриневки. Вообще, у меня теперь во всем большой порядок – уж не перед смертью ли?
Надо бы ехать в Москву для 13-го тома, да не хочется. На душе уныло, хотя грех; все здоровы и благополучны, благодарю Бога. С Сашей и Ванечкой молились вместе. Таня и Маша с Колечкой Те уехали на Козловку. Левочку мало видела: он всё внизу сидит, читает и пишет. Вижу я его только, когда он ест или спит. Он здоров и весел.
9 января. Сегодня была менее деятельна, хотя встала опять в десятом часу. Переписывала лениво, урок был один с Мишей. Потом показывала Андрюше, как играть в четыре руки; потом обедали; после обеда писала немного, читала повесть Засодимского «У пылающего камелька», довольно хорошо, искренно написано, и трогало меня даже до слез. Играла с Таней в четыре руки «Крейцерову сонату» – плохо; очень уж трудно без предварительного учения ее играть.
Вечер у Андрюши зубы болели; Ванечку на руках поносила, он охрип; такой он нежный, ласковый, тоненький, умненький мальчик! Я слишком его люблю и боюсь, что он жив не будет. Во сне всё вижу, что у меня еще мальчик родился. Мое письмо в «Figaro» переведено и перепечатано в «Русских Ведомостях», но неверно с оригиналом, так что вышло как-то неловко слово репутация. Писала письма Тане-сестре и Ге-старику. Иду спать. Сейчас приготовляла документы, планы, деньги и завтра еду в Тулу по делам.
10 января. Встала в десятом часу, в Тулу не поехала: страшный ветер. Кроила утром белье Саше. Немного переписывала. С успехом и очень старательно учила детей музыке и Андрюшу богослужению. Он упрям, рассеян и точно нарочно не слушает и не понимает. Чем больше души своей полагаешь на дело, тем грубее и невнимательнее он. и как он меня мучает! Бедный мальчик, ему плохо будет с таким характером!
После обеда все три девочки ездили в Ясенки и привезли с курьерского поезда Эрдели: он едет к матери. Как птицы, парочкой сидят и что-то щебечут они с Машей весь вечер. Читали вслух критику Соловьева на Фета и на «Лирическую поэзию»; довольно умно, но неполно. Еще пустой рассказ читали. Потом Левочка и Николай Николаевич (Ге) играли в шахматы с Алексеем Митрофанычем, который играл не глядя и всех нас этим удивлял.