26 сентября (9 октября) 1905. Понедельник
Отменено военное положение в Токио. Поэтому солдаты, жившие в Миссии для охраны ее и державшие караул у ворот, возвратились в казармы. Ворота по-прежнему стали охранять одни полицейские; жандармы, помещавшиеся в комнате, смежной с моей, перешли в прежнее свое помещение, доселе занятое солдатами, — квартиру Львовского.
28 сентября (11 октября) 1905. Среда
Был опять французский корреспондент Ludovic Naudeau. Спрашивает:
— Рад ли я миру?
— Что кровопролитие остановлено, этому я не могу не радоваться; но не могу сказать, что рад миру, завершающему ряд беспрерывных наших неудач в войне.
Он начал рассказывать то, что сам видел на войне, и уверял, что в Мукденском сражении победа почти была наша, и была бы наша, если бы Куропаткин не отдал приказание отступать. Заговорив о разбитии нашего флота, он сказал между прочим:
— Бог одарил Россию сплошным континентальным пространством, она совсем не морская держава, но она не хочет этого понять и из подражания другим делает себя морскою державою, заводит большой флот, зачем он ей? Он не может быть таким хорошим, как у держав, своим положением обязанных быть морскими. Ну его и разбили...
Я ему сказал, что его мысли буквально те же самые, что у меня.
5 (18) октября 1905. Среда
Среди самого спешного письма в Мацуяма докладывают:
— Штабс-капитан Армии Спасения Гамильтон.
— Скажите, что очень занят весьма нужным делом к военно-пленным.
Приходят опять сказать:
— Да и у него тоже дело, касающееся военнопленных.
Выхожу — очень симпатичный молодой англичанин, говорит:
— Мы приготовили Священное Писание для пожертвования русским военнопленным. В какие места нам направить пожертвования и нельзя ли через вас?
— Через меня будет лишняя проволочка времени, а теперь нужно торопиться. Отправляйте прямо.
Он развернул добытый в Военном министерстве список всех мест, где живут военнопленные, с означением количества их. Я указал на места, куда, по моему мнению, лучше отправить, и говорю:
— Четвероевангелие они имеют все до единого, полученное от Миссии, — вот такое, — и повел его в редакцию, где лежат оставшиеся Евангелия, показать, — если кто из них получит еще и от вас Евангелие, то тоже будет благодарен: привезет домой два; но гораздо лучше, если бы они получили от вас Апостольские Послания, которых мы не успели доставить им.
— Послания мы и постараемся доставить, — ответил он и рас-кланялся; я послал с ним поклон комиссионеру Railton'y; вероятно, это пожертвование — его дело.
Лишь только он ушел, как новый посетитель, Rev. King, епис-копальный английский миссионер, мой хороший знакомый; прямо заговорил о деле, для которого пришел:
— Скажите, отираете ли вы Святую Чашу по причащении? У нас все приобщаются из Чаши, и я утверждаю, что по причащении каждого следует отереть Чашу, в видах предосторожности (от перехода какой-нибудь болезни от одного к другому), но мне возражают, что это непочтительно. Я указываю на пример Восточной Церкви, в Греческом Служебнике, который я прочитал об отирании. Ведь это практикуется?
— Без сомнения. У нас священнослужители приобщаются непосредственно из Чаши, и каждый, приобщившись, отирает свои губы, потом край Чаши.
— Губкой?
— Как же можно! Она напаялась бы Святой кровью, и ее нужно было бы мыть и сушить после каждой службы, что крайне неудобно.
— Но в Греческом Служебнике сказано, что губкой.
— Вы смешиваете два действия: губкой отирается рука над дискосом по приобщении Святого Тела, чтобы ни малейшая частица не пристала к руке и не упала.
— Значит, салфеткой (napkin)?
— Не салфеткой, а красным шелковым платом, специально для этого имеющимся в числе предметов священной утвари. Пойдемте в церковь, я вам покажу.
И я повел его в собор и у жертвенника и престола показал свя-щенную утварь и как приобщаются священнослужители. Всегда приходится дивиться, как инославные, даже хорошо расположенные к нам, мало знают о нашей Церкви и о нашей церковной практике.