Вчера около 12-ти, когда одна часть наша сидела за шахматами, а другая спала, вдруг раздался хохот, мы открыли глаза: горело электричество, и хохотали, забыв о спящих, радовались электричеству. Через несколько минут вошел П. Н. и сказал, что Учредительное Собрание открылось и Чернов избран председателем, а власть во дворце у большевиков.
Рассуждение двенадцати Соломонов о будущем и между соседями по койкам — чиновниками:
— Ценно, что переход: большевики, потом эсеры, и потом перейдет к кадетам.
— А я думаю, образуется новая огромная национал-демократическая партия.
— Как бы национальная партия не оказалась монархической?
-13-
Настроение чиновников и Соломонов — два разные мира (там голодные семьи, тут профессиональная проституция).
Встреча земляков из Читы: лежали рядом неделю и не знали, а когда узнали, что земляки, то и не разлучаются.
Двенадцать Соломонов гложут кость, и она все белеет, белеет, и без того давно вываренная и уже давно обглоданная: интеллигенция не может верить, как народ.
Камера наша стала похожа на Невский проспект, тот Невский, который со времени революции живет такой нервной жизнью, как поверхность воды, открытая ветру: посмотришь с трамвая и все-все знаешь, газеты читать не нужно. Так и у нас в камере. Это не одиночка. Сюда новости политические приходят, как в редакцию, и Соломоны-учетчики гложут кость — Конвент и пр., а тайна — кто дирижирует операцией за спиной большевиков — неизвестна.
Философ готовится к смерти, кто нервничает. (Селюк, человек терпеливый: вот француз, что бы он тут наделал, если бы тоже так вот пришел в редакцию купить газету, а попал в тюрьму!)
— А что же француз — вот француз! — и показал на Полентовского, который во время ареста схватился за штык и порезал себе пальцы. — Что он достиг?
Дали по бутерброду с икрой.
— Для чего это кормят?
— А так: хорошо!
Ха-ха-ха! Вот так еда, перед чем? А вся наша жизнь теперь перед чем?
7 Января.
Вчера вечером нас предупредили, что если будет шум и больше — это нас не касается (бунт уголовных).
(Ведь иногда можно поместить такую заметку в хронике — она будет стоить очень дорого.)
-14-
Живем на вулкане и говорим так:
— Если удастся благополучно выйти, ведь освободят же нас! — заходите ко мне.
Для повести: расходятся из-за того, что оба чувствуют святость брака и, любя друг друга, любят естественным браком других.
— Что вы шьете?
— Мешок для ватерклозета.
Соломоны хотят учесть то, что нельзя учесть, и прикладывают к «текущему моменту» (момент течет!), французская историческая искусственная догма. И, наговорившись всласть, опять спрашивают инженера:
— Что вы шьете? Тот сурово отвечает:
— Ватерклозетной бумаге мешок!
Вл. Мих. читает океанографию и вспоминает моллюска прозрачного как вода, химерического вида, с хоботком:
— Pterotrochea coronati.
Историческая фраза: «Караул устал!» — как осуждение говорящей интеллигенции.
Светлое утро после метели, свет утренний через решетку тюрьмы и деревья митрополичьего сада за оградой. На деревьях спят черные птицы — родные галки-вороны и голубь, золотясь в луче солнца, и золотые сосульки на карнизе дровяного сарая, дым из труб электрической станции — и вот эти маленькие люди-чиновники, согнутые в одну сторону, перегнутые и гордящиеся перед своими подчиненными, стали теперь героями настоящими, борцами за свободу настоящую, не четыреххвостную, а личную подлинную свободу, — хвала же вам, тюремщики, палачи всякие, обезьяны и вредные насекомые, я отпускаю всех, недоумки и межеумки, бедные сердцем.
-15-
В камере № 5-й сидят политические вместе с уголовными, и среди них налетчик Функ, человек с тоненькими черными усами и крестом Санкт-Петербургской Духовной Академии на груди.
Сила русского человека появляется в тот момент, когда начинается жертва: таким началом была манифестация 5-го января.
Инженер, подшивающий вешалку, разговорился с заведующим хроникой: посредством четвертого измерения мы можем себе представить астральный мир и, следовательно, умствуя, допустить существование Бога.
Окружной инспектор говорит:
— Бог любви теперь перешел на сторону чиновника: 9-го января он был на стороне рабочих, а теперь перешел на сторону чиновников, и потому план Ленина будет расстроен.