Ожидание «переворота» (весны): переворот жизни людей преобразовать вестника природы переворотом — весны: слова корней растений, их видимые поступки одно, — а их молчание другое: тот крест, который некогда процветет (весной). Это молчание можно раскрыть лишь в задушевных беседах с отдельными людьми, когда видят — встречают Бескорыстного и совершенно правдивого, тогда они преображаются...
Канитель мужицких разговоров: она тянется с утра до вечера.
— Ты думаешь, нам не будет ответа, — не минуешь, увидишь! сейчас это так, а не минуешь!
— О-о, Бо-оже мой!
— Будет наказание, погодите! А что «к стенке», это я не считаю за наказание. Погодите, поблагодарим вас.
— За что же наказание: молодой квас затирают.
— Затирают — затрут им квас! погодите, коммунисты — закуманят вас! Я Тимофей и он Тимофей, посмотрим, какой Тимофей одолеет.
У Дмитрия Сергеевича хранится заветная тетрадь, где описано о свободе. Тетрадь эта вся пропахла йодоформом, в лазарете списывалась учителем, раненным вместе с ним, потом читалась в плену три года...
— Я слыхал, — постой! Ефросинья, поджарь нам картошечек.
— Я слыхал, на Гудкова 30 тысяч контрибуции.
— Здорово, вот здорово!
— На Матвеева, слыхал я, двенадцать тысяч.
— Здорово!
— На Евдокима Феофилатовича десять.
— Ох!
— Охаешь, охаешь: десять тысяч приди получай! Ну-тя, на Аникина тоже десять тысяч, на отца.
— Ну, Аникину уж взять негде.
— И на сына пять тысяч.
— И на сына!
— Ну-те, на Кира Конова пять: Поеду, говорит, издыхать в холодную, а свое говорить буду: «Нету у меня денег».
— На Артема десять, на сына Артемова пять, на другого сына пять. Артем отвечает: «Валите все на Рыжего, Рыжий все берегет!»
— Грабиловка!
— На Федора, ну-тя, на Федора ничего!
— Ничего на Федора, ах они, сукины дети: да у Федора на огороде двести дубков, а дубок в два обхвата — десять тысяч стоит. Как же тут ничего?
— Ничего! Ну-тя, придет время, и Федор зацепится: все будут ходить, поглядят все по <1 нрзб.> («мирски») будут ходить, с востоку на запад, и с западу на восток будут блудить.
— Где же слова Евангелия? Одно самолюбие.
— Конешно, самолюбие, но будем Господа просить, чтобы сократил время.
— Ну, ведь есть же люди добрые.
— Добрым людям скорбеть, добрым людям болеть, а настоящее время не минуешь, ох, не минуешь, будет распятие!
— Ну-тя, с Авдотьи Степановны двести рублей, есть, говорят, деньги? нету! есть деньги? нету! есть деньги? — расставайся с коровой!
— С коровой, ну, вот посмотрите, земля на весну не будет пахаться!
— Пусть соберут на весну коммунию да что-нибудь приобретут.
— Приобретут: ты будешь сидеть, а я работать, вот посмотрите, увидите, весной земля не будет пахаться.
— Ну-тя, а как же на попа, наложил ли что на попа?
— Как же, на молодого двадцать тысяч.
— Двадцать, ну хорошо, это маленечко разблажит.
— И на старого десять.
— На покойника.
— На покойника: ведь он после расклада умер.
— Как же вы так на покойника-то?
— Очень просто: молодой внесет за покойника.
— Ох, ох, хо, покойников трогать начали, не быть добру... Ну-тя, а на Евдокимова?
— На Евдокимова... И так без конца.
Жизнь в исполнении долга — это среднее состояние души, управляемой рассудком, когда ничто не разволнует, чтобы злость выплеснулась через край, а стремление к добру не выползнет из дома.
12 Января. «Жить по долгу» — душевное состояние, соответствующее физическому, когда живут, залечив неизлечимую наследственную болезнь (например, чахотку). Тут нельзя размахнуться, и сосед на пиру, безжалостно наливающий своему здоровому соседу кубок Большого Орла, избегает соседа с неизлечимой залеченной раной.
А то еще называют долгом особое холодное и осмотрительное состояние души, плетущейся на деревянной телеге и упустившей возможность впрыгнуть в колесницу промчавшейся тройки («И зачем ты бежишь торопливо за промчавшейся тройкой...»[188]).
Из первой категории больных долгом выходят люди, скрывающие свою болезнь и благословляющие бойкую, звонкую жизнь, из второй выходят педанты, ненавидящие все живое. Первые никогда не говорят о долге, потому что это есть их молчаливое состояние, вторые — вечно твердят о долге.
Софья Павловна странно двойственна: по отношению ко мне она принадлежит к 1-й группе, по отношению к мужу — ко второй. Впрочем, я это понимаю: первое состояние — по природе (основное), второе — нажитое (не существенное), это все равно что мое раздражительное требование от Ефросиньи Павловны хозяйственности, бережливости и прочих достоинств куриных, свойственных всякой женщине, все равно как состояние души, достигшей христианских высот и попавшей в связь с людьми, не имеющими представления о всякой заповеди Моисея.