Анекдот: дети играли в красные и белые, красные вскочили на забор, крикнули: «Казаки!» — и целая рота настоящих красных солдат бросила ружья и бросилась бежать в разные стороны.
У меня мелькнуло сегодня, что белыми не кончится дело, непременно придут европейцы. Политика большевиков — демонстрация сил перед Европой: спекулятивная армия Троцкого.
Сверкает пламень истребленья, Грохочет гром по небесам, Но вечным светом примиренья Творец небес сияет нам. Гёте. Фауст.Я на святой горе в вечном сиянии под голубым знаменем неба, на котором горит золотой крест, я на святой горе под голубым знаменем, и тут видно, что чем сильнее льется кровь на земле, тем здесь больше сиянья: бедный мужик, которого вчера убили, — здесь. Нужно описать это чувство, как «хочу творить зло, а творю добро»[233] — «частица силы я, желавшей вечно зла, творившей лишь благое» — «благое» над тучами, это что, например, Ваньку держит (по его глупости и умному чувству) в коммунизме: когда он видит что-нибудь новое и хорошее в народе, то относит к счету коммунистов.
Под тучами
Стихия мщения, возмездия.
Сегодня утром вычитал в «Центральных Известиях» от вторника (23 Сент.) — все того же рокового вторника — о раскрытии заговора в Москве[234] и расстреле 67 кадетов и меньшевиков. В «Сохе и молоте» объявлено, что все, кроме активных работников коммуны, — враги народа. Настроение совершенно такое же, как в зените якобинства[235]: такого настроения раньше не было, это новое; если так продолжится, то могут спихнуть меня и с моей святой горы... да нет... это невозможная задача. Но дороги к мирному концу теперь все отрезаны. Сегодня ночью и после обеда беспрерывно тянулся отступающий с юга (из Землянска или Касторного) обоз, на некоторых подводах раненые, значит, за ними идут наступающие? А войск отступающих почему-то нет, проходят отдельные солдаты.
29 Сентября. С утра летает над городом красный аэроплан. Звук мне казался из комнаты такой, будто все колокольни распечатали и зазвонили. Я вспоминаю, как во время Мамонтова в Ельце истерически повышенное, приподнятое настроение N., который вдруг сказал: «Все понимаю, все принимаю, и если нужно «Бей жидов!», я и это принимаю все на себя, и это нужно».
— Я ни за белых, ни за красных.
Лева:
— Значит, ты ни рыба ни мясо?
— Нет, я человек, я за человека стою, у меня ни белое, ни красное, у меня голубое знамя.
— Голубое! вот хорошо, голубое, голубое!
— Это голубое, как небо над нами, и на голубом золотой крест.
— Какое особенное знамя, как хорошо, а винтовочку мне дашь?
— Мы будем действовать словом, не пулями, мы слова найдем такие, чтобы винтовки падали из рук, это очень опасные слова, нас могут за них замучить, но слова эти победят.
Яшин браунинг: у Яши нет ничего, кроме револьвера, — это все его значение и его отличие от нас, не имеющих права иметь его.
Телега с пятью солдатами-дезертирами, два отобранных барана и еле живой от страха мужик, правящий лошадью...
Яше сказали: «Зачем вам уезжать, товарищ, завтра, может быть, мы все уезжаем».
Приехал человек из Орла, сказал, что, верно, взят, когда уезжал, были в 30 верстах и все вывозилось.
Везде, на улицах, в отделах кутерьма, а публика вполне уверена, что вот-вот, и только спрашивают: «Когда?» — «Завтра, послезавтра». Король слышал: «На 29-й версте». А. И. рассчитывает, что через полторы недели: сколько от Нового Оскола до Касторного, столько же до Ельца. Привезли раненых, встретился Р-й (тип). «Когда?» — «В среду». — «Как так?» — «Кубанцы сказали, что в среду утром уходим мы, а вечером вступают донцы». Пришел В.: «Между Тербунами и Долгоруковом». Пришел К.: «В Тербунах».
Пришел Яша прощаться: «В Тербунах, завтра мы уезжаем». Говорят, что Горшков созвал медицинскую комиссию и заявил, что у него мания преследования, просил отпуск. А у дам уже такое настроение, что ну, придут, а что же дальше? Служащим заявили, что кто не эвакуируется, тот увольняется с двухнедельным жалованьем, а на вопрос «Всех ли возьмут?» отвечают, что нет, не всех. Между тем распределяем себе уроки в гимназиях, и я хочу брать уроки географии.
В связи с недавним прошлым какая трагедия должна быть в душе у Сони (и «вся изолгалась»), между тем у меня в душе сухо, пусто, главное, что нет соответственного отзвука. А когда подумаешь, если это т а к, — не чувствуется той священной ответственности, какая была у меня всегда, хотя нет ни малейшей мысли, чтобы уклоняться: какое-то отупение, вероятно, от общих событий, от привычки жить с расчетом лишь на завтра-послезавтра и от неуверенности, что доживешь до настоящей жизни. Иногда воображаешь себе свою казнь, и тоже ничего особенного не получается.