М. М. Пришвин
Дневники 1920–1922
1920
1 Января. Новый год… а между тем ведь это праздник света.
Я — вполне краснорядец, возвратился в лоно отчее; хорошо — надрезать ситец, дернуть и слышать, как треснет, и видеть при этом звуке далекую картину полных товарами красных рядов, когда, наложив все грудой на прилавок, приказчик отмеривает моей матери железным аршином ситцы и раздирает их, и раздирает.
Среди шуб, оставленных мне вымершей родней, и ситцев я живу теми наследственными привычками краснорядцев — торгую.
2 Января. Записки от имени Левы: «Наша коммуна с Сытиными лопнула{1}, вчера мы разделили соль, керосин, пшено и сегодня начали с папой свое хозяйство. Мы выдумали освещение „козий канун“, что-то вроде лампадки из керосина. Рано утром далеко до света папа мне мелькал, мелькал с этим козьим кануном, слышал, как он щепил лучину косарем, разводил чугунку, а картошку ему я перемыл еще вечером и приготовил для варки в чугуне. Я встал на рассвете, когда картошка уже была готова и вскипел наш маленький самовар „Понтик“. Только оказалась неудача: в темноте папа недоглядел, и вода вся выбежала из „Понтика“ на пол, хорошо еще, что не распаялся. Ели картошку дымящуюся, белую, рассыпчатую со сливочным маслом, наелись так, что я опять чуть не лег в кровать, — вот хорошо-то свое житье! никогда больше не будем путаться с коммунами. Потом мы с папой вытрясали и чистили одеяла, простыни, выметали комнату, я мыл посуду, папа готовил дрова. Когда все было вычищено, папа пошел на базар за молоком, а я приготовил урок для Ольги Николаевны и опять принялся за хозяйство, готовить кулеш со свежиной. Папа говорил мне: вот наша настоящая „трудовая школа“. И еще сказал мне: „Я надеюсь, что через год-два ты будешь и в ученьи таким же самостоятельным, как в поваренном деле, возьмемся достигать, как я когда-то достигал мальчиком“. — „А как ты достигал?“ — спросил я. И он мне много рассказывал, как он учился в Сибири один, без всякого надзора, как ошибался во многом, но зато после достиг самостоятельного и любимого дела».
3 Января. Лектор Цейтлин стыдит меня:
— Культурный человек хоть раз в неделю должен прочесть лекцию в народном Университете.
— Барин, — отвечаю, — когда вы находите для этого время, кто варит вам пищу?
— Я за урок получаю обед.
— Но я уроки давать не умею, я варю себе обед сам, и дрова колю, и воду ношу, и комнату убираю, и торгую тряпьем.
— Плохо!
— И ничего плохого не вижу, мне было бы плохо, если бы я два дела мешал, — а как определил себя на пустынножительство, так и живу в этом совсем неплохо: опережаю необходимость, предупреждаю своей инициативой, и становится так, будто я вольный.
Голод и Пост. Не то что пищи, а именно жиров не хватает; я достиг такого состояния, что все мое существо телесное и духовное зависит теперь от жира: съем масла или молока и работаю, нет — брожу, качаюсь, как былина на ветре. И, не задумываясь, я дал бы пощечину тому, кто сказал бы мне, что «не единым хлебом жив человек»{2}. Да, я понимаю, что можно жить и духом, если инициатива этого голодного духовного предприятия исходила от меня: хочу голодаю, а захочу и наемся, но голод тем отличается от поста, что он приходит извне, не из души, а как холод от какого-нибудь излучения тепла земли в межпланетное пространство. А вот это какое-то излучение создает того левого разбойника, который все издевался над Христом и говорил ему: «Если ты Сын Божий, спаси себя и нас»{3}.
Я не могу сказать горе: «Иди!»{4}, я не верю, что она пойдет, я — левый разбойник и мальчик мой тоже левый, он не может принять, что Христос мог родиться от Духа Святого, и никто вокруг не верит в это. «Сказка!» — говорит мальчик 13 лет от роду. Так всюду мы видим торжество левого разбойника.
Что значит жить своим трудом? Значит — жить своей изобретательностью. Но в социалистическом смысле жить своим трудом это — выделять из себя нечто в жертву богу экономической необходимости. То, что мы, живя своим трудом, мы преодолеваем в труде и делаем его своим, например, колю дрова с изобретательностью и перехитряю скуку, там, в общем труде, называется хитростью, я делаю так не свой труд, а общественный (чужой). Своим трудом это может сделаться лишь в том случае, если общество будет свое. Итак, начинать надо не с принудительного труда, а с того, чтобы сделать общество своим, когда общество будет свое, тогда и труд будет легким.