Петя видел кроншнепов, трех, летели очень низко по ту сторону озера, свистели. Грачи мечутся стаями. Овраги совсем не трогались.
14 Апреля. При восходе (с 3 утра) сильнейший ю.-з. — ураган со снегом. В 6 у. ураган остался хорошим ю.-зап. ветром. Небо все серое. Мокрый снег.
«Жестокость» Ценского. Нелепое начало: собраны в автомобиль 6 комиссаров от разных национальностей РСФСР, и каждый последовательно описан — старинный брошенный прием, теперь невыполнимый для чтения. Потом действие отлично развивается вместе с движением «форда», вплоть до заключительной катастрофы, потрясающей жестокостью. Мысль читателя продолжается, встает картина суда земли, жестокого, но… справедливого. А потом, когда ищешь соответствия в действительности, встает вопрос: почему же это как будто правая сила земли обернулась в такую дрянь, почему в деревне потом люди буквально поели друг друга, где та сила, какая это сила, оборвавшая даже силу земли?
Рассказ подписан 22-м годом, когда еще оставались у нас следы интеллигентов, следы не то верования, не то ненависти, не то страха, не то уважения перед «властью земли» (того самого, из-за чего даже зачинатели, бравшие власть, не верили, что они ее удержат).
Правда, нельзя раскрыть символ старухи, обоссавшей голову зарытого в землю по шею интеллигента иначе, как последнего суда над интеллигенцией силы земли, а между тем в действительности этот же самый интеллигент вдребезги разлагает деревню и устанавливает свою власть, свой закон.
В новом рассказе надо передать силу суда интеллигенту, и это возможно сделать только, если и сама сила земли становится за интеллект.
(К этому история жизни бондаря{20}, который, поверив, что Бог находится не в церкви, а в разуме, переустраивает и свою жизнь и все суждения деревенских сходов).
(И в далеком плане: планета вращается неумолимо, без отдыха, там где-то в бездушной пустоте и вечно мчится с силой нагнанной скорости пушечного ядра, а между тем нам обеспечена тишина воздуха, наша плоскость, на которой мы строим дома, у нас неподвижность основания, вообще такой удивительный покой, что является даже всякая мечта, быт и чувство личной свободы и такого легкомыслия, что мы тратим время на добывание пера на голове белой цапли, чтобы украсить им шляпу парижской дамы. А уничтожить мечту, лень, легкомыслие — это значит заставить человека погрузиться навсегда в пустоту вращения планеты. «Власть земли», значит, вот эта необходимость и правда безустанной работы, а человек, значит, — отдых мира и тем самым бунт и протест: и свобода его, и дело разума, и дело искусств — все отдых мира. Вселенная нашла себе в человеке мгновение отдыха, человек — это мечта земли о покое).
Возможно ли пережитое нами пересмотреть в таком плане?
Начало очерка: Не могу понять побуждений для передачи факта в так называемый «беллетристической форме» и даже «полубеллетристической», для меня существует художественная форма — это одно, и совершенно другое — просто рассказать о факте, как он есть. Я говорю не о статистике и вообще научности, это ведь тоже что то вроде «беллетристической формы», только с другого конца, я говорю о простой беседе, какую мы ведем постоянно между собой в компаниях о жизни вокруг нас: это не наука, не художество, не беллетристика, а что-то само по себе и очень ценное, мотивом к чему бывает просто «отвести душу», и тут уж, конечно, одна мысль о беллетристике наполняет величайшей скукой… А ну ее к черту, «годится в роман», у меня этого добра и так хоть отбавляй, не проворотишь.
Я когда-нибудь непременно напишу свою поэму о лесе, а сейчас расскажу вам о лесной бабе, Степаниде. Сколько я ни думал о социализме, а все не могу уйти от деревенской бабы, и так решил про себя, пока социализм не признает бабу, я до тех пор не признаю социализма: нельзя же так жить, чтобы не родить, а если это самое главное, то значит и лесная баба самое главное, самый существенный факт и литературный в высшей степени. Просто пузо, прет вперед, но ничуть не укрывается, как даже у животных: там правильно сделано, на четырех ногах и, значит, вниз, а тут на двух и пузо вперед — вид безобразнейший. Так проходит Степанида через деревню с куском ладана, зажатого в ладони, раздобыла этот ладан от беса, сидящего в ее муже, бондаре. Иван Петрович ночью. Но случилось ночью во время сна рука Степаниды разжалась, ладан выпал и подкатился под Ивана Петровича. Он зажег спичку, посмотрел: ладан.