19.06.1942
Волнует меня вопрос, где сейчас папа. Не призван ли он в армию. Где дядя Люся, Сеня и дядя Исаак. И многие другие вопросы необходимо выяснить мне, но ответы точно застряли в непролазном болоте отчаяния, тоски и безвыходности положения. Что я могу сделать, чтобы списаться с родными? Ничего, только сидеть, сложа руки. Но сколько так можно ждать?
Вчерашний самолет опять визитировал сюда сегодня утром, но улетел, нахально покружив, как и раньше, над головой.
Под вечер
Страшно испорчен желудок. Понос и рвота. Ходил к санинструктору, но его не застал. Еще утром бойцы нашего взвода передали ему о моей болезни, но он только посоветовал (опять же через бойцов) мне ничего не есть, никакой другой помощи не оказав. Сейчас не знаю где его искать.
Писарю передал три письма в Ессентуки. Адрес на всех стрелковой роты, которую мы поддерживаем. Авось дойдут!..
20.06.1942
Здорово я, однако, разохотился писать в армии! Еще никаких особо знаменательных событий не произошло, а полтетради мною исписано. Надо сократить аппетит к писанию.
Наконец, сегодня явился санинструктор. Он сказал, что я умышленно отравляю себе желудок в надежде на госпиталь. Сказал, будем лечить на месте дисциплиной.
Все бойцы стали говорить, что я много пью воды, и он пригрозил мне трибуналом, если я не прекращу воду пить совершенно. Дав мне выпить слабительного, он ушел.
Ходил на двор, однако ничего не получилось. Или желудок настолько укрепился, или опять запор или же просто вся отработанная пища уже вышла из желудка во время моих сильных поносов.
22.06.1942
Сегодня год войны между нашей страной и немецко-фашистскими гадами. Эта знаменательная дата совпала сегодня с первым ожесточенным налетом на эти места.
Пишу в землянке. Налеты продолжаются и сейчас. Хаустов, мой боец, окончательно растерялся и даже от испуга заболел. У него рвота. Руки трясутся и лицо перекошено. Он сначала пытался скрыть свой страх перед бомбежкой, но теперь, уже не стесняясь, открыто признается мне, что больше терпеть не может — нервы и сердце не выдерживают — это вчерашний герой, который прошлой ночью матюгался на меня и говорил, что я «сырун», при первом же бое наделаю в штаны, оставив его погибать в бою.
Я положительно теряюсь в желании и стремлении, в мечтах, я бы сказал, образумить этого человека абсолютно не желающего мне подчиняться, заявляющего мне: «Хоть ты меня расстреляй сейчас, слушать тебя не буду!».
Вчера вечером у нас произошел один из повседневных споров, которые действуют на меня сильнее, чем самый жестокий и опасный бой, какой я только могу себе представить. «Какой ты командир? Да ты дурак. Ты глупей всякого дурака»…
23.06.1942
Сегодня тоже не прекращаются бомбежки. Только что закончил писать письма маме в Ессентуки, тете Ане и дяде Леве, по одному. Вчера, нет, позавчера, отправил маме письмо. Итого пять. Теперь веду счет им.
Сижу в землянке, на рубеже обороны. Хаустов продолжает болеть со вчерашнего дня. Он сильно струсил при налетах и испортил себе желудок. Все приходится делать самому.
Вчера пришил себе два сигилька, как их здесь называют — два треугольничка на каждую петлицу и стал сержантом. «Вот чудо: в завтрак подходил к нам боец, в обед — сержант», — говорили повара, указывая на меня.
Хаустов стал миленьким. Я отдал ему свой табак, забочусь о его болезни, и он больше не ругается — лежит или спит, вскрикивая во сне.
Санинструктора не нашел нигде, хотя ищу его со вчерашнего дня. Спрашивал комиссара, командира роты, взвода. Командир роты обещал прислать его, но не прислал.
Нашему лейтенанту читал отрывки из своего дневника. Было там и о нем. Он с радостью слушал, когда я хвалил его, но дальше были места, где я о нем нехорошо отзывался, и я имел нетактичность прочесть ему это. Он обиделся. Сюда больше не ходит. А парень неплохой. Дружить бы с ним я мог. Только какое-то препятствие стоит на пути к дружбе с ним, невидимое, но ощутимое. Иногда оно исчезает, и он говорит со мной тепло и задушевно как друг, однолетка. Но это бывает редко. По-видимому, я сам виноват в этом.
25.06.1942
Обстановка здесь сильно изменилась. Сейчас будем уходить из нашего блиндажа-землянки, хотя привыкли и уходить не хочется. Но коварный враг угрожает нам с фланга, в то время как мы приготовились отражать его с фронта. Три дня враг бомбил окрестные деревушки, оставляя кровавые следы разрушений.
26.06.1942
Привал. Едем на машине в сторону восхода солнца. Проехали уже свыше 100 километров. По дороге большое количество военных. Все направляются в ту же сторону что и мы, или мы в ту же сторону, что и все. Масса машин.