Купил газету немецкую. Бросил, как поощрение, церковному хору пять марок, прощальным взглядом окинул серый, трепанный А. Платц и уехал на 60 номере в сторону гастронома и Ришовских, на Вайсенсее.
Перед тем, как покинуть Берлин, зашел в ресторан купить папиросы капитану. У самых дверей ко мне бросился немец, мыча и жестикулируя, схватил меня за рукав и не давал войти, пока его не оттолкнули. Это был тот самый глухонемой, у которого я как-то ночевал с месяц назад. Я его сразу узнал, но не мог понять, чего он хотел от меня. Интересно было, хотя и очень неудобно перед людьми с ним связываться.
Когда я вышел, он опять ко мне бросился. Я дал ему пачечку конфет. Он взял, но стал просить, а потом и требовать еще денег. Широко жестикулируя, он показывал, что голоден.
10.11.1945
Выходной день. Скука съела целиком. Выдали еще по одной бутылочке. Долго не хотел пить, но не вытерпел от тоски, одиночества и бездельничанья. Слегка тряхнул с двумя офицерами. Потом пришли новые товарищи и заместитель начальника базы майор Корнеев.
Играли на гитаре, а тоска не ушла из сердца. Уже темнеет и день на исходе, а ничего нового, ничего хорошего.
13.11.1945
В этот день старший лейтенант ***, был напоен Юрченко до потери сознания. Пришел домой, не могя ворочать языком и сразу вырвал. Было часов 10 вечера.
Спать не хотелось, и взялся за писанину, но мой сожитель поднял крик:
- Туши свет, спать буду! - и я решил уступить, дабы не поднимать шума.
Потушил, при свете фонарика стал раздеваться. Старший лейтенант задремал, но вдруг проснулся, поднялся с постели, и подойдя ко мне, стал требовать уйти из комнаты.
14.11.1945
На лекции лейтенанта из политотдела. Того самого, с которым жил прежде в Креммене. Теперь я впервые слушаю, как он читает. И, признаться, разочарован крайне. По его словам выходило, что он первоклассный лектор, но сейчас передо мной попросту малограмотный заика... "В то время, когда Плеханов был гениален..."
*** любит военную форму. Носят даже к гражданской одежде, о войне имеют совсем другое представление, чем мы и даже считают ее необходимостью. О поражении: проклинают поход на Россию, а за затеянную бойню не раскаиваются нисколько.
В трамваях на правах рекламы наши лозунги и плакаты на немецком языке. Английских и французских нет.
"Staatsfeiertag der UdSSR" - что означает этот лозунг на стене трамвая - не знаю.
Веддинг. Скелеты страшные. Улицы еще не везде убрали от кирпича, да и мыслимо ли разве убрать? Совсем разбитые дома сваливаются и до основания убираются прочь. Создается еще более некрасивая картина. Отдельные дома высятся среди пустых мест как непрошеные гости-великаны. Безотрадно, но по заслугам. В жилищном строительстве забота, главным образом, о внутреннем устройстве, а не внешней красоте зданий.
Берлинцы много и везде читают. Но что они читают? Я интересовался содержанием читаемых ими книг - ни единого всемирно знаменитого автора, даже Гёте редко попадается. Мишура всякая.
1 час ночи.
Как-то в поезде, когда я возвращался из Берлина в Вельтен, меня спросил сидевший напротив меня немец неожиданно и серьезно: "Германия будет снова большой и сильной?" От выводов я воздержусь, ибо вопрос сам столь циничен, что комментарии и ответы ничего не дадут.
В Креммене я зашел в парикмахерскую. Побрился и заглянул в отдел, где делали завивку. Там было много женщин и девушек. Электрический ток сейчас проявляет капризы, поэтому многие из них не имели возможности своевременно завить волосы, томясь в большой очереди теперь.
Стал разговаривать и, между прочим, заметил: "У вас так тепло, что здесь можно спать". Это слово молнией кольнуло всех и они, как по команде, переглянулись, улыбаясь.
16.11.1945
Выпил. Юрченко не хочет совсем портить отношений. Капитан Лебедев очень смышленый человек - он умно руководит Юрченко.
Сегодня дежурный. Не много пил, но хорошую мысль потерял безвозвратно. Пришла в голову за ужином, но сейчас тщетно силюсь вспомнить.
Опять письма отложил "до завтра". Дневального крепко предупредил на всякий случай.
Часы побил сразу из столовой.
Немка обещала прийти завтра. У нее горячая грудь и молодое, податливое тело. А я со своей жаждой ласки скоро утону в море любви или болоте пошлости. Есть только эти два выхода.
17.11.1945
Я опять в центре событий. В два часа ночи, проверив посты и изрядно выпив у Юрченко уже по второму разу, лег в одежде, пытаясь заснуть. Но было трудно, помня о своих обязанностях. Так пролежал около часа, когда в комнату постучал капитан Лебедев.
- Вставай! - провозгласил он, переступая порог и спотыкаясь при этом на обе ноги. Был пьян еще больше моего, но пришел меня будить, хотя я и не спал.
Подыматься сильно не хотелось, и я попытался уговорить его уйти к себе. Но водка разгорячила человека, сделав настойчивым и упрямым. И как это ни странно, теперь я ему благодарен за пьяную выдумку, за назойливость в прошлую ночь, и вот почему.
Едва я оделся, чтобы успокоить капитана, который доказывал мне некстати о том, что он будет начальником, что разгонит и накажет половину личного состава и что меня возьмет своим помощником, но будет требовать работы и исполнительности и многое прочее; а потому, как будущий хозяин части, он уже сейчас может требовать, чтобы я был на своем месте... На улице поднялся крик и шум. Я выбежал навстречу неизвестности, которая обернулась для меня неприятностью крупнейших размеров, со всеми остальными роковыми последствиями.
Свет потух, и в темноте я заметил не сразу начальника Базы майора Скорокина. Только по голосу догадался что это он, и поторопился (именно поторопился!) доложить и представиться ему как дежурный. С той минуты весь гнев и все гонения майора обрушились на меня так, что я и опомниться не успел до самого рассвета. А ругаться действительно следовало. Знаменательно только то, что фокусом преломления всех безобразий и нарушений внутри службы явился я, и никто иной. И, как назло, при моем дежурстве майор приехал выпивши (начальство пьяным никогда не бывает), был сердит и придирчив к всякого рода нарушениям внутри части.
В эту ночь ему бросилось в глаза все, что он раньше, по-видимому, не замечал: и паутина нескольких месяцев давности, и битые стекла, и мусор во дворе, сор в помещениях, и многое, многое еще.
Наконец, он начал проверять посты. В одном месте наткнулся на спящего красноармейца (я перед этим, когда шел в уборную, проверил посты и все было в порядке), отобрал, как водится, у него винтовку, долго ругал его и караульного начальника и затем не придумал ничего лучшего, как поставить меня на пост вместо проштрафившегося красноармейца. А мне не привыкать еще со времен офицерского полка: стал и замер, примкнув холодную винтовку к груди, как святую.
- Видите, кто стоит на посту? Офицер! - внушал он солдату. - А почему стоит? Из-за таких вот разгильдяев стоит!
Долго ругался, а когда устал, приказал карначу сменить лейтенанта и прислать на пост другого красноармейца. А того, который уснул - посадить на двое суток строгого.
Карначу влетело, что сменил меня и не доложил, а мне начальник влепил пять суток при солдатах, да еще при таких обстоятельствах, как в ту ночь.
Всю ночь не спал майор Корнеев, которому тоже попало. Несколько раз прибегал в офицерскую казарму, в столовую и просил чтоб был порядок, ибо начальник снова может прийти, так как не спит.
Наутро была совершенная тишина до тех пор, пока начальник не отоспался. Но как только он появился в расположении - снова ходуном заходило все, и суета охватила Базу. Но теперь начальник уже не кричал, а спокойно и деловито указывал на недостатки.
- Какая разница в человеке - заметил я майору Корнееву, - вчера и сегодня: небо и земля.
- Вам предстоит генеральный аврал совершить сегодня! Учтите, если не уберете всех помещений, не наведете должного порядка в подразделении - у вас дежурство не примут. Я решил начать с вас! (это мне).