Только что с о.Войчиком провели два часа вдвоем в кафе на пляже. Синий океан. Дымкой подернутые горы с их сухой растительностью. Это "роскошество" солнца, синевы, белизны домов, праздничность, разлитая в воздухе… Сидя там, отдышались от напряженного утреннего заседания.
1 Православной Евангелической Церкви (англ.).
Читал вчера "Русский альманах", тоже необычайно "роскошно" изданный в Париже З.Шаховской, по-видимому назло и как урок "третьим", монополизирующим своим жалким "модернизмом" эмигрантскую литературу. Но, увы, и от этого "памятника" первой эмиграции, ее культурному уровню, ее качеству – отдает именно могильным памятником. Все сплошные fonds de tiroir1 , какие-то оставшиеся по сей день неизданными записочки и письма, библиографии, странички разорванных воспоминаний. Но ведь все уже сказано, все известно, и уж если что и писать и говорить о "золотом веке" нашей эмиграции, то оценочное и целое , а не эти membra disjecta2 , не эта поминальная тризна.
Вчера – с визитом у владыки Иоанна Шаховского. И впечатление светлое . Поистине духовная красота в старости. Я никогда не мог читать ею без раздражения на его вычурность, маньеризм, но человек он светлый и Божий и Христов. Увидимся ли снова?
Четверг, 18 июня 1981
Письмо от Никиты: Аллой подал в отставку (одновременно – письмо и от самого Аллоя, какое-то жалкое). Еще одна парижская "каша", в которую я буду непременно втянут… Далее Никита пишет:
"…как ни странно, но победа Миттерана – это победа старого над новым, мы вернулись на тридцать, пятьдесят, а иногда и сто лет назад. Недаром он пошел поклониться могилам столетней давности, да и вообще в нем что-то "наполеоновское" vu par Tolstoy: "ma pauvre mere"1 и прочая сентиментальная риторика. Возврат к лаической религии более чем парадоксален в нашем быстро шагающем вперед времени. Следовало бы написать этюд на тему "Le socialisme – une evolution regressive""4.
Согласен вполне. Все эти дни работа над четырьмя keynote lectures3 , которые должен прочитать на следующей неделе в нашем Pastoral and Liturgical Institute. Тема – брак, и, как всегда, только начнешь вдумываться, вглядываться, раскрывается в нашей вере что-то огромное, прекрасное, подлинно животворящее…
Пишу, однако, урывками из-за тысячи забот. Вчера и позавчера – ликвидация нью-йоркской квартиры, возня с перевозчиками и т.д. Суматоха в семинарии – Институт, бюджет, building projects6 . Жаркие, солнечные дни.
Пятница, 26 июня 1981
Сегодня закончили Институт. Было много народа и потому много разговоров, встреч, суматохи. И четыре трудные лекции: по одной в день… Устали мы с Л. невероятно от этого труднейшего года и только и считаем часы до Лабель…
1 архивы из ящиков (фр.)/
2 разрозненные части (лат.).
3 глазами Толстого: "Моя бедная мать" (фр.).
4 "Социализм – регрессивная эволюция" (фр.).
5 основными, "программными" лекциями (англ.).
6 строительные проекты (англ.).
Завтра приезжает Андрей, и, как всегда, радостное ожидание. Лекциями своими о браке я доволен. И доволен, главным образом, потому, что читал их "сам себе", переживая их как "откровение" прежде всего самому себе.
Четверг, 10 сентября 1981
В Лабель тетради этой я с собой не брал. Поэтому начну эту – первую "осеннюю" – запись с летней сводки.
Смерть мамы . Она скончалась в понедельник утром 17 августа, будучи уже несколько недель в полусознании. Мы знали, что она умирает, и весть о ее смерти не была неожиданной. Как это ни странно, весть эта с тех пор как бы растет в душе, словно каждый день заново узнаешь…
Мы с Л. уехали в Париж 18-го вечером, с остановкой на день в Нью-Йорке. В среду 19-го (Преображение) – в три часа дня – было положение во гроб в церкви в Cormeilles. Я так рад, что мы застали маму еще не в гробу, а на постели. На положении во гроб была и [ее сестра] тетя Оля. А утром 20-го я служил там же Литургию – Преображенскую, с освящением яблок, со всей радостью этого праздника… Отпевание на rue Daru, и это значит – в детстве , в самой его сердцевине… Погребение на [русском кладбище] Ste. Genevieve. Тут, как и в день папиных похорон, пошел дождь. Вечером у Андрея на Parent de Rosan – тетя Оля, Тихон с Мариной, Жорж с Тони, Нина и Отар и совсем высохшая, малюсенькая Шура Габрилович.
Мы остались в Париже до девятого дня. Жили одни в квартире Саши Толстой. Стояли чудные, прохладные, солнечные дни.
Может быть, странно, но после ее смерти мама стала мне не только ближе , но как бы снова вошла в мою жизнь, стала присутствием… Все эти годы, особенно с переезда в Cormeilles, ее просто не было . Были эти, жалостью пропитанные, заезды к ней, горечь от созерцания этого разложения, распада жизни. А теперь вся она опять со мной, во мне, в том temps immobile, которое уже собрано для вечности… Смерть матери – это настоящее возвращение в детство, в обладание им, это восстановление – концом – начала…
Масса писем.
Суббота, 12 сентября 1981
Завтра – шестьдесят лет! А это, как ни верти, – старость. Чувствую ли я себя "стариком"? Нет, не чувствую. Чувствую ли, что мне шестьдесят лет? Да, чувствую. Но это совсем не то же самое. Ощутимее стало время: его хрупкость, его драгоценность. Ощутимее стала жизнь – как дар. И, конечно, ощутимее стала смерть, моя смерть, смерть как вопрос, как экзамен, как своего рода зов.
Чудное, длинное – и такое короткое! – лабельское лето. Прогулки каждый день. Три недели с Андреем. Какая-то все возрастающая потребность, необходимость в этом ежедневном причащении "аи doux royaume de la terre"1.
1 "сладостному царству земли" (фр.).
И – часы за столом, за мучительно-блаженным писанием "Таинства Святого Духа" (так и не кончил!).
Теперь – десять дней суеты. Семинария, начало года, разрушение старой церкви, проблемы построения новой. Телефоны. Но все это пока что неспособно преодолеть, разрушить накопленной за лето радости, внутреннего мира, спокойствия.
Л. радуется "освобождению" и с уютом "строит" нашу по-новому свободную жизнь вдвоем в Крествуде.
Вторник, 15 сентября 1981
Первая передышка. А то – все торжества. Мое шестидесятилетие (очень веселый и дружеский прием у нас всей семинарской "семьи"). Длинные службы Воздвиженья. Две хиротонии. Заседание совета и т.д. К тому же – отвратительная мокрая духота… Теперь нужно найти ритм. Хотя на носу уже – поездка в Сиракьюс (юбилей о. А. Воронецкого) и на Аляску…
Вчера вечером начал свой курс "Liturgy of Death". Шестьдесят четыре студента! А курс elective1 , то есть необязательный.
Все это на фоне резни в Иране, социализма во Франции, игры с огнем в Польше, голодных забастовок в Ирландии, бешеной атаки "либералов" на Рейгана.
Много писем в связи с маминой смертью. И все очень хорошие, не казенные.
Недели две тому назад в воскресной "Нью-Йорк тайме" лекция Набокова о Достоевском, рекордная, с моей точки зрения, по своему злому легкомыслию. Боюсь, что от Набокова мало что останется, что все в нем исчерпывается его "блеском".
Книги (прочитанные "случайно", в минуты отдыха):
П.Б.Струве "Дух и слово" . Сборник его газетных статей и застольных "речей". Особенного интереса не возбудила.
Странник (ел. Иоанн Шаховской) "Переписка с Кленовским" . Переписка двух удивительных эгоцентриков. Одного – вполне счастливого в этом своем эгоцентризме, другого – отчасти несчастного (потому что недостаточно признанного…).
Письма Мориака ("Lettres d'une vie"2 ).
О Достоевском:
"…je viens d'achever "Humilies et Offenses" de D. et j'en sors humiliedenotre litterature. Sa qualite essentielle est d'etre superficielle. Le classicisme frangais – c'est Г etude des apparences de 1'homme – que Moliere est done plat!.." (p.69, juin 1914 a R.Vallery-Radot). [Grasset 1981]3.
1 факультативный (англ.).
2 "Письма одной жизни" (фр.).
3 "…я только что закончил "Униженные и оскорбленные" Достоевского, и закончил с ощущением унижения нашей литературы. Существенное ее качество – поверхностность. Французский классицизм – изучение внешнего человека, и выходит, что Мольер плосок, зауряден!" (стр.69, июнь 1914, письмо Р.Валери-Радо). [Издательство Грассе, 1981] (фр.).