"Как будто душа о желанном просила…"2 . В этом сущность поэзии, ее тайна, ее единственность, ее призвание. Она знает что-то, свидетельствует о чем-то, чего "научное богословие" не знает, о чем, во всяком случае, не "свидетельствует".
В понедельник, служа раннюю Литургию (св. Димитрий Солунский), вспоминал о смерти в этот день в 1933 году генерала Римского-Корсакова. Это он, пичкая меня – одинадцатилетнего мальчишку – стихами, "привил" мне не просто любовь к поэзии (или к "культуре"), а. сам того не зная, некую "печаль по Богу", которую – это я твердо знаю – я все время предаю и заглушаю в себе, но которая, тем не менее, мне была дана и остается "данной".
Понедельник, 2 ноября 1981
Погружение – молниеносное, на два дня! – в Париж. В пятницу и субботу в Монжероне: заседание совета РСХД, коего председателем я стал в результате всех парижских трагедий. Все прошло мирно и даже, по-своему, конструктивно. И все же в итоге этих двух дней ощущение конца, умирания. И рассуждали мы, в сущности, об "искусственном дыхании". Движение, как и все дру-
1 Рим.12:19.
2 Из стихотворения К.Бальмонта "Безглагольность".
гие "деятельности", было органической частью так называемой "первой эмиграции". А она-то и "кончается". И потому и заседаем мы, и рассуждаем в безвоздушном пространстве. Тут действует закон, согласно которому организация, "деятельность" переживает то, что она "организует", то дело, ради которого она была организована. Есть что-то в этой "верности" высокое и благородное, но вместе с тем и вредное, ибо она лишает возможности распознать то "дело", что приходит на смену бывшему, распознать саму реальность, ее нужды, ее смысл.
Не замечают православные, что к ним с Запада приходят "любители" этого "старения", ностальгии, духовного романтизма, люди, выключающие себя из ответственности , люди, для которых вся проблематика сводится к проблеме, когда закрывать и когда открывать за Литургией Царские врата… Идея "молодых": организация паломничества в Константинополь(!?). Это поистине символично: нас всегда тянет туда, где что-то было , но чего больше нет.
В аэроплане, возвращаясь в Нью-Йорк, читал книгу Raymond Aron "Le spectateur engage"1 . С каждой строчкой этого неверующего человека я соглашаюсь, соглашается христианин во мне . "L'homme est dans 1'histoire, 1'homme est historique, 1'homme est histoire"2 (57). Тут все: и связь человека с миром, и свобода его от мира, и цель его жизни… Свобода, ответственность, различение добра и зла… И все – в отличие как от утопистов (Сартр и К°), так и эскапистов ("религия") – светлое …
Париж: серый, задумчивый, бесконечно прекрасный. Ничего ему не подходит так, как осень, как это серое небо, через которое нет-нет да и прорываются бледные, слабые лучи солнца – и тогда так ощутимо становится le temps immobile.
Среда, 4 ноября 1981
Тридцать пять лет сегодня с моего дьяконского рукоположения на Сергиевском подворье… Служил утреню. Евангелие о Христе, заснувшем в бурю, о страхе и панике учеников. "Где вера ваша?" (Лк.8:25). Вот так и я – в унынии, в обиде, в гневе все эти дни. Страх за Церковь, за семинарию. Сегодня с утра повторяю себе: "Где вера твоя?"
Расстался вчера с R.Aron – как с другом. И опять, опять чувствую – насколько это ближе к христианству, чем эта все разрастающаяся "псевдодуховность".
Почти весь день вчера и несколько часов сегодня разбор книг, расстановка их на новых полках. Расставлял и думал: сколько написано! Сколько усилий, страсти, времени вложено в каждую из этих книг. И как быстро "проходит образ их", и стоят они на полках, словно на книжном кладбище. Да, несколько сот, может быть, несколько тысяч из них остались так или иначе живы . Но на каждую – сто тысяч безнадежно забытых… А все-таки все вместе они "со-
1 Раймона Арона "Ангажированный зритель" (фр.).
2 "Человек – в истории, человек историчен, человек есть история" (фр.).
здавали культуру", каждая, умирая, погружаясь в забвение, оживала и живет в целом. Каждая в чем-то, в ком-то, как-то прибавляла в мире либо света, либо тьмы. Как редко, например, я читаю Блока или даже Пушкина. Но был бы я тем же самым, если бы не прочитал их когда-то? Да что Пушкин и Блок. Даже Мегре с его дождливым Парижем где-то вошел в меня, в мое "мироощущение". Отсюда – страх за теперешнюю молодежь, ничего не читающую, живущую без памяти, вне памяти, но "интересующуюся Церковью". Но чем можно "интересоваться" в Церкви? И потому интерес этот растворяется в клерикализме, в сплетнях о епископах… Скажут, никакой "культурой" Христос не занимался. Неправда. Каждое слово его – о Царстве Божьем, о Давиде, о "древних" – предполагало знание, понимание, память о том, что Он говорил, к чему звал, что обличал. А современному человеку нужно три года богословия, чтобы понять Послание к Галатам.
Отзывы в газетах на прославление "новомучеников": "Russian sect canonizes Nicholas II…"1 . Как не понять, не почувствовать, что "прославлять" Государя в Нью-Йорке, да еще с банкетом в Hilton – нельзя!
Суббота, 7 ноября 1981
В английских лекциях Набокова о русской литературе – неожиданная для меня глава о Чехове, о глубине, о человечности его. Неожиданная потому, что я начал эту книгу "кровожадно" – и вдруг…
Вчера вечером в Бостоне: русская вечерня, русская лекция для "третьих". Человек шестьдесят. Удовольствие, радость от "русскости", от той смеси – чего с чем? – которая, как ни верти, единственная в мире. Пожалуй, нужно признать существование этой пресловутой "русской души". Потом ужин у Померанцевых. Продолжение "того же", той же смеси. "Русские разговоры".
Красота Бостона в скупом свете ветреного сумрачного дня. Вечером, в постели, перелистывал старые-старые номера "Современных записок". Стихи Поплавского. Рецензии Ходасевича, Адамовича, Бицилли. Русский Париж в короткую минуту его расцвета… "Невероятно до смешного – был целый мир и нет его…"2 . И как я рад. что хоть краешком юности, мало что понимая, я "вкусил" от этой неповторимой минуты…
Вторник, 10 ноября 1981
Занятость. Мелочи. Разорванное время. И от этого – "заботливость" души, связанность, безжизненность. Урывками читаю американские лекции Набокова о русской литературе. Талантливо, умно и все-таки безнадежно поверхностно. И как много – для "красного словца"…
Отзывы о "канонизации" в "Time". С сарказмом, с иронией, как о каком-то чудачестве. В тоне "такое ли еще бывает в Нью-Йорке…" Иногда хочется куда-нибудь убежать от этого православия ряс и камилавок, бессмысленных цере-
1 "Русская секта канонизирует Николая II…" (англ.).
2 Из стихотворения Г.Иванова "Все чаще эти объявленья…".
моний, елейности и лукавства. Быть самим собой, а не играть вечно какую-то роль, искусственную, архаическую и скучную. Одно утешение: Послание к Колоссянам, которое в эти дни читается в церкви1.
Среда, 11 ноября 1981
В 134-м номере "Вестника" замечательная статья Б.Михайлова об эстетизме и его родстве с социализмом. Против "Синтаксиса", А.Синявского и К°.
Сегодня Armistice, день с детства памятный. Это были первые vacances2 с начала учебного года и потому особенно радостные. И мне достаточно сказать это слово – armistice, чтобы так живо ощутить мокрый, черно-серый Париж, и уют дома, и блаженное ничегонеделанье.
Пятница, 13 ноября 1981
Отдышался от всех забот вечером за общей исповедью и сегодня – на ранней Литургии (св. Иоанна Златоуста).
В "Русской мысли" две страницы убористого шрифта отведены под письма в редакцию о русско-украинских отношениях. Россия и Украина: эту проблему я ощущаю как пример громадного и трагического недоразумения.
Длинная гряда ослепительно-солнечных дней. Сейчас уезжаю на очередной retreat в Ричмонд. Неделя целиком ушла на мелочи…
Воскресенье, 15 ноября 1981
Поздно вечером, вчера, вернулся из Ричмонда, где в субботу – однодневный retreat (о браке). Уютнейший вечер в пятницу у De Trana, где мне всегда хорошо и приятно. Как всегда, разговоры о Церкви, о трудностях и т.д. Приехал о. Шеллер с группой своих прихожан. Кончили около четырех. Де Трана по пути домой, к ужину, провез меня – по уже установившейся традиции – через старый, исторический Ричмонд – столицу южан во время Гражданской войны.