В то мартовское утро мы с Борисом, сами того не ведая, оказались на распутье, и впереди нас ждали важные перемены.
В 8.30 он принес кофе, еще сердясь по поводу письма господина Штольца. Я встал, побрился, ополоснул лицо водой из кувшина (душа у нас не было), оделся в костюм для работы – старый замшевый пиджак, свитер и коричневые брюки, проглотил пару таблеток, которые принимал со времен моего нервного срыва восемь месяцев тому назад, и мы с Борисом на моем ситроене поехали на радио – к длинному серому зданию, похожему одновременно на частную клинику и военный штаб.
Вечером мы начали убирать квартиру. Борис запретил прикасаться к книгам и газетным вырезкам, а западные журналы разрешил выбрасывать. Мы подискутировали по поводу старых номеров «Правды», которые стояли в моей комнате кипами в три ряда до самого потолка. Наконец решили выбросить все за исключением одного номера от 23 ноября 1963 г., где на первой странице был портрет президента Джона Кеннеди и рассказ об убийстве в Далласе.
Борис сварил кофе и открыл бутылку «Ротшильда-67». Он пил вино из чайной чашки, ибо презирал «буржуазные штучки», так он называл рюмки. Квартиру он убирал по собственной методе, и вскоре в ней воцарился еще больший беспорядок.
Мне были поручены подшивки в моей комнате и ванной – объект менее значимый. Но все, что я хотел выбросить, складывалось в холле и просматривалось Борисом. Во время этой работы я обдумывал свои не самые блестящие перспективы. Я планировал истратить своп скромные сбережения весной и летом в Тоскане, где в сельском доме жил мой приятель, разбогатевший во время австралийского никелевого бума. Часть средств он потратил на устройство роскошного бассейна и установку сантехники в доме, затем потерял к этому интерес, все забросил, и в доме время от времени жили его знакомые.
Там, в монашеском уединении, я хотел начать свой шестой роман. Я мечтал писать и издавать по-новому, потому что был разочарован в английской литературной жизни: вежливые похвалы в воскресных газетах и скудные заработки. Рынок вдоль и поперек исхожен. Даже порнография приелась и не давала дохода. Я решил прибегнуть к новой тактике. Напишу откровенно пропагандистский советский роман, напичканный коммунистическими лозунгами, и успех обеспечен – невиданный спрос, хвалебные рецензии, банковские счета в рублях, злотых, форинтах, чешских кронах и динарах. Буду проводить зиму на Черном море, лето в Варшаве и Ленинграде, уик-энды в Будапеште и Праге. Жить буду, как принц.
Было уже почти девять часов, и хотелось есть. Я убрал «гостиницу Иосифа Сталина», затем кухню, затем ванную, где под кипой журналов «Крокодил» нашел противозачаточное средство с надписью на этикетке «Годен до июня 1964 г.» – свою сексуальную жизнь Борис держал в глубокой тайне. Потом вернулся в «гостиницу», раздвинул тахту, вытащил разбитую чашку, коробку засохших конфет, неоплаченные счета, два коричневых свертка. Я принес свертки в комнату, где Борис допивал кларет. Вскрыв прочно заклеенные пакеты, я обнаружил пожелтевшие машинописные листы.
– Это выбросить? – спросил я.
Борис склонился над страницами:
– Боже правый, неужели я это прихватил? Так спешил, что и не помню, как собрал вещи! – пробормотал он. Потом с любовью погладил страницы:
– Старая добрая бумага, лучше той, на которой выходила «Правда»!
– Попрощайся с нею, – сказал я и понес пакеты к двери.
– Давай оставим один в качестве сувенира, – сказал он мне вслед.
– Здесь к чему не прикоснись – все сувениры. – Я бросил пакеты на кучу мусора в холле… Когда я вернулся, Борис стоял над кучей мусора и торжествующе, с хитрецой на меня смотрел:
– Мон шер, это ни в коем случае нельзя выбрасывать. На этом можно хорошо заработать!
– Не понимаю.
Он задумчиво сказал:
– Интересно, долго ли эксперты с этим провозятся? Потом весело тряхнул головой: – К черту работу! Идем в ресторан.
Я и теперь не могу сказать точно, когда зародилась эта идея, и пришла ли она нам в голову одновременно.
Мы не говорили о перепечатке бумаг, пока не сели ужинать. Борис привел меня в свой любимый ресторан с грузинской кухней, стилизованный под вагон-ресторан 19 века с сиденьями, обитыми темно-красным вельветом. Трио музыкантов в грузинских национальных костюмах исполняли тягучую грузинскую мелодию. Борис заказал шашлык и бутылку дорогого грузинского вина.
Ресторан был выбран случайно, и если бы мы в него тогда не попали, все могло быть иначе. Все началось с вина.
– Замечательное вино! – заметил Борис, рассматривая этикетку с надписью по-грузински. – Любимое вино Сталина, – добавил он. – Он выпивал его по три-четыре бутылки кряду.
– Откуда ты это знаешь?
Борис великодушно объяснил:
– Мой отец иногда ужинал у него на даче… – Он неторопливо пробовал вино. Это был важный момент. Не однажды я наблюдал, как он отсылал вино назад, как мне казалось, безо всякого на то основания.
– Они все напивались как свиньи, – продолжал Борис. – Хуже всех был Берия, шеф полиции, он был не просто пьяницей, а убийцей и насильником. Особенно любил молоденьких девочек. Его окружение называло их «зеленью». Ему было наплевать на их возраст! Девочек выслеживали его личные телохранители и доставляли ему в особняк иногда прямо с улицы. Если они вели себя разумно, он давал им деньги, квартиры и даже дачи на Черном море. Если они молчали, их оставляли в покое. Если нет – всю семью отправляли в лагерь.
– Тебе отец это рассказывал?
– И он, и другие. Хрущев упоминает об этом в своих мемуарах. Если верить ему, то Берии было предъявлено обвинение в сотне дел об изнасиловании. – Здесь он замолчал и жадно набросился на еду.
– Берия, как и Сталин, был грузином, – продолжил он. – Удивительно, как такая симпатичная нация могла произвести таких жутких монстров. А их в Грузии любили, этих двух мясников! – Он стукнул кулаком по столу, потом отпил еще вина. – В Тбилиси начались беспорядки, когда Никита развенчал Сталина на XX съезде. По поводу Берии тоже были беспорядки. Я был на отдыхе в Грузии, когда разоблачили этого насильника. Кажется, 11 июля 1953 г. я услышал об этом по радио в такси. И знаешь, что сказал, таксист? – «Берия! Последний оплот нашего народа пал!»
– Ты много знаешь о Берии? – спросил я.
– Не меньше, чем другие, – Борис не скромничал. – Отец был под его началом, когда участвовал в создании атомной бомбы. После чего на него завели постоянное досье. А ты знаешь историю с Большой советской энциклопедией? Издания 1953 года? Через месяц после выпуска издатели обратились к подписчикам – в Союзе и за рубежом – с просьбой изъять четыре страницы о Берии, прислали бритвенные лезвия и четыре другие страницы с информацией о Беринговом проливе, которые надо было вклеить. – Он захохотал и подлил себе вина.
– И ты не думал написать книгу о Берии? – спросил я.
– Я об этом думал, но нет материалов. Нет официальной биографии. Он умел прятать следы, настоящий интриган. Дочь Сталина пишет, что под конец он даже сумел подчинить себе Сталина. Если бы он вел записи – какие-нибудь дневники – вот был бы фурор!
– Это уж точно! – согласился я и отпил минеральной воды.
Я спросил:
– Ты слышал о трех русских, белых, которые, вскоре после смерти Сталина, в Париже издали подделку – его застольные беседы? Они просто сели и отбарабанили все на машинке русского производства и продали французскому издателю за 50 тысяч долларов.
– Всего 50 тысяч долларов за застольные беседы Сталина?
– Это был всего лишь аванс. Но, как водится, они тут же напились и все разболтали.
– Их арестовали?
– Как будто нет. Но их вынудили отдать деньги, вернее то, что от них осталось.
Борис задумался:
– Но Берия – это совсем другая история. Крайнее проявление зла. Нечто среднее между Борджиа и испанской инквизицией, но властвующий с помощью танков и телефонов.
– Он был хуже своих предшественников? – спросил я.