На время дневники Лаврентия Павловича Берии были забыты.
На следующий день я проснулся с чувством необыкновенного подъема и вскочил с постели, не дожидаясь, пока Борис принесет кофе. Он уже позавтракал и, видно, давно уже бодрствовал. Вокруг виднелись следы беспорядка: посреди комнаты была разбросана груда книг и куча газетных вырезок. Когда мы уходили, я заметил, что на куче мусора, который все еще лежал в холле, двух коричневых свертков уже не было.
В машине он заговорил.
– Ты не забыл о вчерашнем? Так вот, я об этом все время думаю. Меня беспокоит проблема языка – менгрельского диалекта, на котором говорил Берия. Впрочем, проблема разрешима. У меня в Париже есть знакомые грузины, они содержат ресторан. Один из них, кажется, менгрел. И у них у всех есть машинки с грузинским шрифтом: грузины любят писать, особенно стихи. И Берия в молодости тоже писал стихи, хотя и не публиковал их. Даже Сталин, говорят, баловался этим в семинарии.
– Подожди! Как ты сказал, называется этот диалект?
– Менгрельский.
– Боже мой! Есть же одна русская – вернее грузинка – она только что получила стипендию в Кембридже. О ней еще в газетах писали. Это был почти скандал: женщина получила стипендию Кингз. Говорят, она с характером. Доводит профессуру цитатами из Сталина, типа: – Нет такой крепости, которую не смогут взять большевики.
– Коммунистка?
– Наоборот. Она вышла замуж за еврея и уехала из России два года назад в Израиль. Мужа убили в Шестидневной войне, и теперь она одна. Пишет диссертацию по диссидентской русской литературе.
– Думаешь, она менгрелка?
– Уверен. Я никогда не слышал об этой национальности и потому хорошо запомнил.
– Только бы ты не ошибся? Вот будет здорово! Как ее зовут?
– Бернштейн, Татьяна Бернштейн.
– По-грузински будет Татана. Ты с нею знаком?
– Нет.
– Но ты, кажется, о ней много знаешь? – спросил он с подозрением.
– Ее судьба меня заинтересовала. У нее было романтичное прошлое – училась в юности в лучшей московской балетной школе. Судя по фотографиям, она довольно хорошенькая.
Борис усмехнулся.
– Итак, вместо пожилого содержателя ресторана мы нанимаем хорошенькую молодую аспирантку из Кембриджа?
– Летом она работает, но можно попытаться.
Наша машина медленно продиралась вперед по Леопольдштрассе в потоке других машин. Борис сидел, подавшись вперед, упершись руками в колени.
– Ты можешь написать ей и предложить выполнить выгодный, но конфиденциальный перевод, – сказал он медленно. – Правда, не знаю, будет ли это лучшим вариантом, чем мой парижский. Вот если… – он задумался, потом вдруг воскликнул что-то по-русски.
– Том, у меня идея – шикарное решение! Мелочь, которая обеспечит доказательства подлинности дневников, так что никакой советолог не подкопается! Послушай. Мы опишем в дневниках эпизод, в котором он насилует молодую девушку из балетной школы. Мы так подберем детали, чтобы все выглядело достоверно, и тогда за хорошую плату Татана сделает публичное заявление, что эта девушка – она!
Его так взволновал этот план, что он начал подпрыгивать на сиденье, бормоча: «Ей-богу, это будет здорово! На сто процентов все будет казаться правдой. Шикарно, мон шер!»
– Напишем ей сейчас же, – добавил он. – Сообщи ей, что ты выпускник Кингз Колледж и заинтересуй ее переводом. Она, наверное, бедна как церковная мышь!
– Как бы не перебрать, – заметил я. – Ведь это значит, что мы вводим в дело третье лицо, почти незнакомого человека. Может, лучше написать по-русски? Ведь Берия хорошо говорил по-русски?
Борис замотал головой.
– Нет, это не будет выглядеть убедительно, не стоит рисковать. Берия мог бы писать такое только на родном языке. И если мы выпустим дневники на русском, мы объявим, что это перевод. Потом дневники могут попасть в самиздат, и цена их упадет.
– А как это напечатать? Ведь они проверят шрифт на старость?
– Мы будем печатать на старых лентах. У меня их целая куча в столе, все выцветшие.
– А какова моя роль?
– Самая главная, мон шер! Я обеспечиваю факты, а ты будешь писать. Ты писал когда-нибудь порнографию?
– Так, по мелочи. Дежурные половые акты – для того, чтобы на обложке можно было изобразить голую женщину.
– В дневниках тебе придется изобразить настоящее порно! Дай волю фантазии. Представь, что ты Берия и тебе стоит только щелкнуть пальцами, как тебе доставят любую женщину, а потом ты можешь делать с нею все, что пожелаешь. – Он удовлетворенно хмыкнул. – Потом мы найдем американского издателя и попросим его перевести парочку миллионов в швейцарский банк и не задавать лишних вопросов. О'кей?
– Замечательно, если, только, конечно они не захотят узнать, как дневники попали к нам.
– Чепуха. Ты, скажем, тайно вывез их из-за железного занавеса, из какой-нибудь восточноевропейской страны. Таким путем многое попадает на Запад. Но, конечно, ты должен держать в секрете имя того, кто тебе передал дневники. Это то, что надо – чем больше тайны, тем более убедительно все будет выглядеть. И уж поверь, если материалы будут зажигательными, эти американские издатели сами не захотят ломать себе голову по поводу того, подлинные они или нет. Но помни – никому об этом ни слова!
– Никому, – поклялся я. – Как в могиле.
– Как в могиле Берии! – заорал Борис и потом это весело повторял, пока мы не вошли в офис радио «Свободная Европа».
– Нам надо все тщательно спланировать сначала, – говорил Борис, с шумом поглощая свой бульон.
В последнее время мы обедали в маленьком ресторане посреди Инглиш Гарден, в котором в это время года почти не было посетителей.
– Например, – продолжал он, – это чертово ЦРУ. Об издателях не стоит беспокоиться, а вот ЦРУ… Они, конечно, нами заинтересуются, но если повезет, нас примут за агентов, имеющих в своих руках оригинал. Нам важно, чтобы они не только поверили в подлинность дневников, но и в то, что знают источник, из которого они к нам попали. Но если они узнают, что это подделка, нам не поздоровится! Возможно, они не могут нас отдать под суд, но им ничего не стоит добиться запрета на наш въезд в большинство стран, они смогут договориться со швейцарцами и наложить арест на наши деньги.
– Да зачем ЦРУ это нужно?
– Им нужно все. А личные записи Берии могут дать им целую массу полезных сведений, особенно, – тут Борис ухмыльнулся, – если в них имеются жаренные фактики о нынешних лидерах в Кремле.
– Ну нет, Борис, нам это ни к чему. Это для тех, кто занимается пропагандой, это для молодчиков из ЦРУ. Личные воспоминания – совращение малолетних, изнасилования – это замечательно, это пойдет. Но нам не стоит дискредитировать советское правительство. Ты говоришь о ЦРУ. А как насчет КГБ? Как они прореагируют?
– Думаю, это не имеет значения, – сказал Борис, как мне показалось, слишком поспешно. – Когда на Западе выходят подобные публикации, их реакция всегда однозначна: это происки ЦРУ. Помнишь, «Записки Пеньковского»?
– Я уверен, что они были сфабрикованы ЦРУ.
Борис пожал плечами:
– Кто знает. В том-то и дело, что никто в подобных случаях не знает наверняка. Так же было со стариком Никитой – никто никогда не сможет сказать, что он написал сам, а что добавило ЦРУ, или КГБ, или, возможно, те и другие. Но в случае с Берией большинство из тех людей, которые могли бы доказать подлинность дневников, уже на том свете. А те, кто еще живы, предпочтут помалкивать. И КГБ может заявить что угодно – кто их будет слушать?
– Меня больше волнует не то, что они скажут, а то, что они сделают.
Борис выразительно пожал плечами.
– Ну что они могут сделать? Убьют парочку американских издателей с Пятой авеню?
– Не издателей – возможно, нас.
– Ну что они могут нам сделать? Выследить и убить нас, как они это сделали с Троцким? Во времена Берии это было бы возможно, но сейчас они работают в другом стиле.