– Я хочу в туалет, – пробормотал он и услышал в ответ:
– Сиди не двигайся.
– Я сейчас сделаю прямо на сиденье, – сказал Борис, затем закричал в сторону пилота: – Сейчас уделаю все ваши кресла.
Но тот не реагировал.
Русский, выдававший себя за Гэвина Гаске, подошел к пилоту, и они посовещались о чем-то. Пилот кивнул, вытащил автомат и передал русскому. Тот сказал:
– Будешь плохо себя вести – я выстрелю по твоей коленной чашечке и ты больше никогда не сможешь ходить.
– Подлец, – сказал Борис.
– Знаю, что подлец. Так же, как и ты, Дробнов. Поэтому давай будем уважительно друг к другу относиться. – Автомат был нацелен на колено Бориса. – Ты действительно хочешь в туалет?
Борис судорожно сглотнул и энергично кивнул. Его тошнило, и голова раскалывалась на части. Гаске наклонился к нему, по-прежнему держа автомат наготове, расстегнул ремень и приказал:
– Ну иди, да поживее, и не закрывай дверь туалета!
Борис пошел к туалету, он слышал, как пилот сказал русскому: «Через четыре минуты пересечем границу».
Самолет сильно накренился, и Бориса сильно стошнило. Все внутри него перевернулось от одной мысли, что его насильно тянули туда, откуда он с таким трудом сбежал. Через четыре минуты он будет в руках коммунистов!
Он был опустошен, его выворачивало наизнанку. Он был согласен па пулю в колено – на что угодно, только бы не возвращаться назад!
Русский стоял в прежней позе, дуло автомата было повернуто в сторону Бориса. Борис прислонился к стенке. И вдруг он увидел надпись по-французски: «Осторожно. Не прислоняться. Ручку не поворачивать». Не отдавая себе отчета в том, что он делает, полубессознательным движением Борис повернул ручку влево. Дверь подалась и медленно пошла в сторону. Через секунду он летел вниз – в бездну.
Аэропорт в Сен-Дени, столице Реюньона, отличался современной архитектурой и парижским сервисом: служащие, темнокожие креолы, были одеты в темно-синюю фирменную одежду с белоснежными рубашками и разговаривали на безупречном французском языке. Хорошенькая француженка поменяла мои двести долларов на франки, а другая – еще более привлекательная блондинка – оформила прокат на машину «симка», вручила карту острова и туристический проспект. На карте остров своей формой напоминал яйцо в разрезе, узкая линия берега окаймляла желток гор, испещренный звездочками вулканов и точками селений, очень живописных, как объяснила блондинка. Самым красивым, по ее словам, был поселок Киласс, располагавшийся на высоте две тысячи метров.
Она показала на карте место, отмеченное красным, и объяснила, что это действующий вулкан, окруженный остывшей лавой.
– Замечательный вид! – сказала она и улыбнулась ослепительной улыбкой.
Я спросил о гостинице, и она порекомендовала гостиницу в Бургенвилле. Она была очень любезна и проводила нас до машины. По дороге в гостиницу я купил газеты «Фигаро» и «Тайм» и узнал, что «Дневники Берии» по-прежнему оставались бестселлером. Татана хранила мрачное молчание.
– Ты флиртовал с этой блондинкой, – вдруг сказала она. Я усмехнулся. Татана ревнует – еще месяц назад это было невозможно представить.
– Она меня дразнила, а я был сдержан, – сказал я.
– Конечно-конечно. Тебе и в голову не пришло остановить ее, когда она рассказывала об острове. А она не гид, – заметила Татана.
– У нас с тобой масса времени, дорогая, и мы можем сами познакомиться с островом.
Татана взяла газету и уткнулась в нее.
Мы уже подъезжали к Бургенвилю, как вдруг Татана вскрикнула по-русски, затем простонала:
– О господи! Какое несчастье!
Она была мертвенно бледна, пальцы ее сжались так крепко, что я едва вырвал газету. И сразу же увидел сообщение:
«Смерть в воздухе»
«Возле Габбендорфа юго-восточнее Вены найдено тело мужчины. Предполагают, что он выпал из частного самолета. Имя человека – Борис Дробное, он русский эмигрант, проживающий в Мюнхене. Полиция вскоре допросит владельца самолета доктора Феликса Радина, австрийца».
Я перечитал заметку дважды. К горлу подступила тошнота. Татана рыдала и стонала. Я не мог вымолвить ни слова. Наверное, его выследили и он не захотел сдаться живым. Скорее всего, это самоубийство. Если бы его хотели убить, могли бы найти более удобный способ и уж конечно не оставили бы при мертвом документы. Бедный, бедный Борис! Я вспомнил, как я пытался отговорить его от сумасшедшей затеи. Мне виделось его большое мертвое тело, распростертое на земле где-то на подступах к «железному занавесу».
– Скоты, мерзавцы, мразь! – Татана яростно глотнула виски.
В гостинице регистрировали постояльцев, и нам пришлось предъявить паспорта. Очень деловитая француженка средних лет предложила нам пройти наверх в номер, а сама занялась паспортами.
Номер был чистым и прохладным. Я принял душ, Татана рыдала и пила виски.
– Не верю, не могу поверить, что он мертв, – повторяла она в отчаянии. – Он был такой живой!
Я к этому времени потерял всякие сомнения относительно случившегося и начал думать о том, как это может отразиться на нас. Намерения Москвы были более чем очевидны: захватить кого-нибудь из нас, увезти в Союз и допросить.
Я решил заглянуть в «Тайм» и обнаружил заметку о «Дневниках Берии». Поднимался вопрос о подлинности книги. Отмечалось, что если это подделка, то авторам не поздоровится, так как за ними охотится КГБ.
Наутро меня разбудил телефонный звонок. Это была дежурная:
– Месье Мэлори? Вас ждут внизу, спуститесь, пожалуйста.
У меня мороз прошел по коже. Я встал, осторожно, чтобы не разбудить Татану, оделся и спустился вниз.
Я их сразу же узнал – двое из самолета! Тот, похожий на героя Хемингуэя, встал и протянул руку:
– Мистер Мэлори? Меня зовут Скип Маклин. А это – Тед Вагнер. – Он пододвинул стул, я сел. Была подана чашка кофе для меня.
– Мы не собираемся критиковать или воспитывать вас, – сказал Маклин. – Мы хотим вам помочь. Вы, конечно, знаете о Борисе Дробнове? – и он протянул мне «Геральд трибюн». В газете содержалась уже знакомая информация о русском эмигранте, выпавшем из самолета, и давались подробности биографии Бориса – здесь чувствовалась рука ЦРУ. Мое имя не упоминалось, но сообщалось, что у Дробнова был по крайней мере один помощник. В конце заметки рассказывалось об интервью Татаны. У Сая Мискина тоже пытались взять интервью, но он отказался его давать. Рассказывалось, что он теперь находится под охраной полиции. Я вернул газету.
– А теперь приступим к делу, – сказал Маклин. – Будем с вами откровенны. Мы работаем на федеральное правительство США.
– Ни за что бы не подумал, – пробормотал я.
Маклин улыбнулся и продолжал мягким голосом:
– Видите, что случилось с Дробновым. Они его везли к себе, чтобы заставить сделать признание. Потеряв его, они теперь постараются взять вас. Нам известно, что они вас хотели заполучить вместе с Дробновым. Относительно девушки не могу сказать точно.
Я молчал.
– Должен сказать вам, – сказал Маклин, – что ваш ход – лететь сюда через Йоханнесбург был неплохим, мы вас чуть не потеряли. Должен также заметить, что русские в Африке чувствуют себя неуверенно. Но в конце, думаю, они смогут вас выследить. И если это произойдет, вам нужны будут друзья.
– Вы полагаете, я должен считать сотрудников ЦРУ своими друзьями? – спросил я.
Они терпеливо смотрели на меня:
– Вы с девушкой теперь совсем одни. Пожалуй, вы самые одинокие люди на свете. Мы здесь не за тем, чтобы преследовать вас. Что мы хотим? Мы просим вас дать полный отчет, о том, как вы сделали книгу, как вы ездили в Венгрию и получили письменное свидетельство ее подлинности – словом, все детали. Потом вы сделаете публичное заявление в прессе. Мы же гарантируем вашу безопасность. Более того, мы свяжемся с госдепартаментом, он уладит все с Москвой, и те прекратят свои преследования. Необходимо сделать заявление, что книга – подделка. В конце концов, все хотят это замять и забыть, навсегда.