Остальные не добивали подстреленных птиц. Мне казалось, они получают удовольствие, держа в руках подранков и наблюдая за их судорожной борьбой. Нет сомнений — они (французы) более жестоки, чем мы. А если эту индивидуальную жестокость помножить на всю нацию, получим огромный резерв жестокости. В основе английской любви к спорту, при всех ее традиционных и снобистских чертах, лежит отвращение к жестокости. Большинство англичан стараются не продлевать мучения животных.
Два раза мы выходили в море. Я страшно замерз и не получил большого удовольствия.
Зато я получал большое удовольствие от птичьих перелетов. Удивительное состояние, когда слышишь в темноте шум сотен поднимающихся и опускающихся крыл, свист и кудахтанье свиязей, кряканье и гогот уток, кроншнепов и гусей. Все твои чувства обострены в ожидании стремительных силуэтов.
Под конец нашего пребывания я, подкравшись к двум уткам пеганкам, выстрелил и в одну попал. Тяжело раненная, она упала на отмель. Мне было жаль ее. Мы все ее искали, но не нашли. Просто чудо, что ей удалось скрыться. Этим она обрекла себя на муки.
Я устал все время говорить по-французски. Никто из остальных ни слова не знает по-английски, и потому я чувствую себя как бы в изоляции. Правда, теперь я свободно говорю на французском и даже иногда думаю на нем, но мне не удается на этом языке так шутить и фантазировать, как на английском. У французов нет такой причудливой, барочной фантазии.
В конце концов я сильно простудился. Кара и возмездие. Но от этих четырех дней я получил большое удовольствие. Особенно мне запомнились устрицы, тысячи летящих уток и веселое окончание года.
1 января 1951
Охотничья лихорадка. Не могу думать ни о чем другом. Весь день писал длинное письмо ББ[140] о поездке в Легийон. И заново переживал все события, видя в них все больше символического. Охота — вид поэзии и в то же время захватывающий спорт.
1 января. Начало нового года. Веха в своем роде. Интересно, какой будет страна в новом году. И, кстати, не станет ли хуже мне?
Все время пишу. Не могу отрицать: жанр рассказа мне подходит. Творческая работа — время полнейшего счастья. Все куда-то исчезает, остаются только ручка или пишущая машинка, еще какие-то предметы на столе, а я словно стою в проеме между двумя комнатами, в одной — темнота, другая полна света, увлекательных бесед, интересных людей. Удивительнее всего то — при всей объективности остального, — что на самом деле они живут не так и говорят не то, что ты задумал. А иногда так увлекаются, что опережают меня, и я уже не могу воспроизвести все, что они говорили, и тогда, раздосадованный, должен сесть и попытаться вспомнить.
Как-то вечером мимо пронесся грузовик с ярко горящими фарами. Ослепил меня и умчался, оставив в темноте, и в ту минуту, когда грузовик был уже позади, я подумал, что он мог раздавить меня, и тогда бы я умер. Отсюда вывод: я давно уже живу на этом свете. С этого момента и впредь надо изображать жизнь, все больше и больше совершенствуя стиль, и никогда не останавливаться на достигнутом.
Уничтожаю старые рукописи. Печальная, трудная и необходимая процедура. Темы обычно хороши, но воплощение ужасно. Одна, история с привидениями, — о призраке в черном за окном; другая — о человеке, соблазнившем в лесу девушку и покинувшем ее в решающий момент; такие сюжеты стоит помнить.
7 января, воскресенье
Почти весь день сижу в кафе. Люди ужасно мне наскучили. Есть одна девушка (Дж.), которая слегка заинтересовала меня[141]. Она все время спорит со мной, а я с ней, и делать это нам совсем не скучно.
Мысли по поводу книги о народонаселении.
Статистика и экономические концепции жутко надоели. Мне совершенно неинтересно, падает рождаемость или нет, и меня не волнует то, что для автора книги это серьезно. Знаю только одно: я хотел бы иметь жену и семью, но для этого нет ни финансовых, ни психологических предпосылок. Не очень волнует меня и то, что нация сокращается. Во всяком случае приятно представлять себе Землю, не очень густо заселенную. Или мир, в котором человек полностью подчинил бы себе машину, мир просторный, во всем комфортабельно обустроенный, или возврат к природной, пасторальной простоте — к самостоятельности. Любой из них предпочтительнее современной модели — сельди в бочке. Секрет жизни — погоня за наслаждением, которое таится в красоте. А она всегда проста и непритязательна, несмотря на кажущуюся сложность. В великом искусстве всегда безупречное чувство пространства. Простые детали, тишина, и только таинственные нежные сочетания. Простор.