Каждый вечер мы с Андре допоздна говорили о литературе и искусстве, все лучше узнавали друг друга, а утром шли проверять капканы. Первый раз в них ничего не было. На второй день в капкан попала одичавшая кошка, которая съела приманку. Она не погибла, и мы ее выпустили. Крупная, жирная кошка. Андре притворился расстроенным, но я понимал: в глубине души он рад, что хоть кто-то угодил в наши ловушки.
В Пуатье мы возвращались по широким плоским равнинам Пуату, в отличном настроении. День был ветреный, по огромному ярко-синему небу плыли облака. Природа после ночного дождя словно умылась и раскрасилась в яркие и нежные цвета. Как будто Коро, Констебл и Сислей объединились, чтобы изобразить идеальный пейзаж. (Любопытно, что на картинах раннего Коро всегда безветренная погода, а у Констебла всегда дует легкий ветерок.) Голубые небеса Сислея. Мягкий свет Констебла. Ясность, четкость форм Коро. На равнине Пуату много небольших долин, речек, деревушек, старых мостов, мельниц, рядов голых тополей.
17 января
То, что меня сейчас отвлекает. Мне хочется рисовать больше, чем писать, ведь последнее для меня серьезное занятие. В живописи я никогда не претендовал на оригинальность, и рисование — всего лишь побочное занятие, временный отход от того, что должно быть магистралью моего развития. Единственное утешение: всякий возвращающийся после такого зигзага к основному занятию становится немного мудрее.
К тому же я понемногу влюбляюсь, и, как обычно, в южную красотку (Дж.). Она одна из немногих хорошеньких девушек здесь, у нее черные волосы, красиво очерченный рот — ярко-красный на бледном лице. Не решусь точно описать южный, греко-латинский цвет кожи, он матовый — светло-янтарный или алебастровый. Глаза большие, темно-карие, выразительные, белки ослепительно белые. Немного полновата, но лишь слегка. Не красавица, но больше чем просто хорошенькая. К тому же она интересный человек. Умна, ее ум схож с моим, мы всегда насмешничаем и поддразниваем друг друга, однако умеем вовремя остановиться. Единственная проблема, что у меня нет шарма jeune premier[146]. И в физическом плане я не выдерживаю сравнения с самыми скромными из кинозвезд. В довершение всего она энтомолог и коллекционирует мотыльков. Что ж, возражений нет, если я стану главным из них или одним из самых главных. Но после… И еще: она живой человек, что делает ее чуть ли не исключением в Пуатье.
19 января
Разговор со священником-иезуитом. Со мной связались, желая узнать, смогу ли я вести английскую разговорную практику с их учениками. Нет, ответил я, регулярно не смогу, но от одной встречи не откажусь. Разговор состоялся в знаменитом колледже Св. Иосифа. Это здание с весьма невыразительным по размеру фасадом, за которым скрываются другие, более просторные корпуса. Очень по-иезуитски. Пройдя несколько унылых темных коридоров, мы поднялись по лестнице на этаж, где располагались комнаты духовных отцов. Длинный мрачный ряд закрытых дверей с высокими стенными шкафами между ними.
Сопровождавший меня студент-француз постучал в одну из дверей, и мы вошли в вытянутую сумрачную комнату, лишенную тепла и комфорта человеческого жилья. Пыльное, грязное, заброшенное помещение. Длинная полка, книги с темными корешками. Заваленный бумагами стол. Посреди комнаты печка, на полу перед ней следы золы. Всюду беспорядок. Атмосфера затхлости. В нише неубранная постель, на ней пижама в голубую полоску.
Святой отец протянул мне сигареты — французские или английские. Меня удивило, что он курит. В пепельнице гора окурков. Он докурил сигарету до конца — дальше обжегся бы, — зажав ее большим пальцем и ногтем, по-крестьянски.
Начались переговоры. Не успел я опомниться, как он уже уговорил меня заниматься раз в неделю и склонял к двум. Но я быстро пришел в себя, дал задний ход и даже стал торговаться по поводу одного часа. Каждую неделю у меня шесть часов на факультете, и я не хотел загружать свободный день дополнительными занятиями. Потом встал вопрос об оплате. Колледж бедный, сказал иезуит, и после долгих предисловий выяснилось, что за мои услуги он может предложить мне еженедельно один бесплатный ленч. Такие условия меня разочаровали, и, полагаю, это было заметно. Однако я согласился — правда, довольно снисходительно.
Святой отец — маленький тщедушный человечек в очках и поношенной сутане, нервный и легко все схватывающий. Его глаза под очками — единственно живое, что есть в этой комнате. Он вел жесткий торг, и мне не нравились его коварные ходы, игра на слабых сторонах моего характера, — прямая, открытая просьба прозвучала бы куда лучше. Тот факт, что вопрос о вознаграждении обсуждался в последнюю очередь, я расценил как дипломатический ход и хитрость иезуита.