Он также продемонстрировал нам экземпляры нескольких своих работ. Брошюры по орнитологии, сборники местных преданий и т. д. Au fond[162] он провинциал, незначительный представитель местной научной литературы.
Чай мы пили в обществе маркизы. Обоим супругам чужды условности — в этом они чем-то близки английским сельским жителям. Чай подавали в элегантной гостиной, но потом маркиза, заметив, что мы голодны, позвонила и приказала принести хлеб и банку консервированной свинины, которую мы тут же умяли. Похоже, я ей понравился: уже через четверть часа она пригласила меня приехать к ним на Пасху, несколько дней погостить и поговорить на английском языке с ее дочерьми. Д. уверяет, что они очень красивы. Получив приглашение, я выразил недоумение, удивление и благодарность. Думаю, это просто каприз. On verra[163]. Маркиз открыто говорил при жене о любовнице, называя ее une petite amie[164], потом отвел Андре в сторону, чтобы через него назначить ей свидание в субботу. И даже вручил письмо. Кажется, ему нравится, что его роман многим известен.
Дома. Не могу сказать, что не думаю о Дж. Но мысли уже не столь болезненны. Напряжение спадает. За ленчем она подошла ко мне и спросила, как прошел вчерашний день. Мною овладело восхитительное чувство победителя, хотя я не потребовал контрибуции. Я хотел держаться с ней холодно, но это было невозможно. Мы пошли пить кофе, и наши глаза говорили, что мы прощаем друг друга. Потом отправились в музей. Кроме нас, там никого не было, мы нашли укромный уголок и стали целоваться. Это была спальня, демонстрирующая крестьянскую мебель. Мы бродили по комнатам, держась за руки и непрерывно целуясь. Восхитительное для обоих чувство bien-être[165]. Облегчение. Потом она уехала на поезде домой, а у меня на душе по-прежнему было светло. Весь день рисовал. Получилось довольно плохо, я порву этот рисунок, хоть он и большой и я рисовал его четыре часа. Вечером нарисовал маленький, гораздо лучше, а работа заняла всего час.
4 февраля
Дж. вернулась. Она пришла ко мне перед обедом. Мы оба были уставшие и предавались ласкам в каком-то восхитительном, почти бессознательном состоянии. Я целовал ее руки и плечи.
Она быстро обрывает меня, когда я готов преступить границы дозволенного, но делает это с явной неохотой. Я чувствую, что мы уже исчерпали тот запас поцелуев, который сладок без настоящей близости, и не могу не критиковать ее в душе. Иногда я остро ощущаю ее провинциальность. Однако, расставшись с ней после обеда — у обоих были неотложные дела, — я почувствовал боль при мысли, что не могу провести вечер в ее обществе. Подчас мне трудно с ней говорить. Особенно на людях. Дневной свет разрушает иллюзии. Повторяя ее слова, нам не хватает общей бессонницы. В наших отношениях нет фундамента. Даже сейчас мы прослеживаем каждый этап в развитии нашей любви, словно она из древней истории.
Всегда испытываю затруднение, когда даю названия своим произведениям, — может быть, было бы во многих отношениях честнее просто нумеровать их, как музыкальные сочинения. Думаю, так и стану делать. Указывать годы, числа. 1950 А, В, С. В поэзии названия более оправданны. Они — неотъемлемая часть самого сочинения. Иногда.
Безрассудство. После обеда пошел дождь. Я был с Джинеттой. Расставаться не хотелось, и я предложил пойти погулять. Под проливным дождем. Уже тогда я был на грани бронхита. К концу прогулки у меня разыгрался сильный кашель и заболела грудь. Мой поступок был нелепым, но я был счастлив. Иметь бы достаточно денег… Не знаю. Тогда, возможно… Сколько проблем сразу разрешилось бы! Когда мы вдвоем шли по мокрым улицам, я испытывал глубокую связь с ней, чувствовал ее частью себя. Однако она говорит, что никогда не знает, искренен ли я. Тут моя вина. Я и сам подчас себя не знаю. Теперь я точно заболею. Джинетта предложила мне решить забавную задачу: