Но не все сводится к телу. Я чувствую некое родство, связь с миром — то, что смутно вспоминается еще со времени романа с Кайей. Я не заблуждаюсь. Мир полностью индифферентен, и время неумолимо движется вперед, однако прибежище в любви и взаимном понимании — прекрасный миф. То, что оно — миф, только прибавляет трогательности. Как-то раз я написал стихотворение, где говорилось, что однажды я отказался верить в нереальность мифа. На какой-то момент я почти обманулся.
Как же относительно время! Разве можно сравнить полчаса ожидания любимой и полчаса ожидания поезда? Нелепо думать, что полчаса существуют сами по себе. Время — скрытый признак врожденного человеческого пуританства. Чем сложнее человек, чем больше у него комплексов, тем больше он думает о времени.
26 февраля
Ужасный день. Дж. пробыла у меня большую часть дня. Я написал с нее очень плохой акварельный портрет. Мы, конечно, целовались и ласкали друг друга. Потом я раздел ее до талии. У нее большие и крепкие груди. Она продолжала стонать:
— Je t’en prie… laisse-moi… pas plus[171], — и в то же время льнула, как бы умоляя продолжать.
Жаркое сильное тело. Я страшно возбудился. Мы оба не в силах сопротивляться чувственному влечению. Однако я никогда полностью не теряю головы. Всегда отступаю и, глядя на распростертое предо мной тело, закрытые глаза, вижу в ней только орудие наслаждения, а не другого человека. Когда она пытается мне объяснить, насколько серьезны для нее наши отношения, я ей не верю, потому что сам не испытываю ничего подобного. И в то же время это порождает чувство вины. Ведь я заставляю ее прыгнуть туда, откуда сам выплыву, а она утонет. Между поцелуями в ее глазах и выражении лица проступает нечто тяжелое, сонное и торжественное.
Самое ужасное случилось после, когда мы пошли обедать в Английский клуб. У меня вдруг отчаянно засосало под ложечкой. Я почувствовал резкую боль. И хотя раньше я пообещал Дж. пойти с ней на танцы, которые устраивают здесь раз в неделю, но, почувствовав себя совсем больным, вернулся домой, лег в постель, согнув ноги в коленях (отчего сразу полегчало), закурил и стал размышлять. Не могу понять происхождение этой боли. Может, слишком много ласк и слишком мало подлинного удовлетворения? А может, проблемы с животом — дизентерия, аппендицит? Непонятно. Впрочем, это не важно. Меня поразила только та молниеносность, с какой я из счастливого человека превратился в несчастнейшего из смертных. Что-то вроде шутки Провидения. Уже некоторое время я ощущаю боль в гениталиях. А все потому, что мы с Дж. очень близки, но наша близость не приносит полного удовлетворения. Знаю, что я ипохондрик, и все же мне кажется, что эта боль имеет серьезное основание. Похоже, я обречен зря тратить время и страдать. Но мне претит жалеть себя.
Позже, в 10 часов, я пошел повидаться с Дж. Она была в обществе Доминика. Пойти на танцы я отказался. Втроем мы отправились в кафе и там сидели с несчастным видом. Дж. и я были молчаливы и замкнуты. Я уже не чувствовал прежней боли, но некоторый дискомфорт ощущал: Д. постоянно побуждал нас к разговору, предаваясь воспоминаниям. Молчание его пугает. В конце концов мы печально побрели домой. Теперь вот я сижу и пишу.
Все-таки я подозреваю аппендицит. Поэтому и сел писать. Все может быть — вдруг это последняя запись. Я не очень волнуюсь по этому поводу. Смерть не играет никакой роли и хотя бы является неоспоримым фактом в проклятой путанице относительных и изолированных явлений.
Обычно мы преувеличиваем ценность каждого жизненного эпизода. Когда ты убежден в относительности всего, вещи начинают обретать особую самостоятельность, неповторимость. И сейчас, когда боль уже тупо шевелится во мне, я чувствую себя почти раздавленным, вспоминая, как она стояла посреди этой самой комнаты — комбинация болтается на талии, упругие груди рвутся вперед. Эта картина — что-то вроде эротического отдыха от настоящего, факт, которым можно заслониться от всех возможных угроз ближайшего и отдаленного будущего. Я искренне благодарен ей за это. Ужасно то, что на чистую любовь я отвечаю лицемерием. Впрочем, иногда меня охватывают сомнения. Она мне ближе, чем кто-либо, кого я когда-нибудь знал. Даже Кайи.