Ко дворцу двигалась целая толпа гуляющих. Вдалеке их фигуры были похожи на тени, пока не исчезали из виду в сизом тумане на горизонте.
У Часов[29] он развернулся и пошел вниз по улице, пристально вглядываясь в движущуюся ему навстречу толпу. Вон идет та, что он знал… Его словно ударило током… Издалека эта дама была так похожа на нее.
Под небом глубокого синего цвета в синевато-желтой дымке возвышалось здание Стортинга[30]. Из-за него робко выглядывала бледная маленькая луна. Окна Стортинга и домов на Карла Юхана сияли золотом заходящего за горизонт солнца, образуя ряды сверкающих квадратов.
Зимняя наледь под ногами в основном растаяла, брусчатка высохла на солнце, и стук каблуков казался непривычным, но посреди улицы кое-где остались синие, как окружающий воздух, лужицы, и в них скользило отражение бледно-желтой луны. Влажный и теплый воздух был пленительно мягок.
Он ощущал неясное томление. Дамы вокруг были очаровательны, в желтом свете фонарей их сияющие бледностью лица выглядели загадочными.
Вон та, в светлом пальто, уж точно фру Хейберг[31] – и снова обознался. – Как они все похожи на нее.
И вот наконец-то появилась она. Он знал, что она придет. Бледное в желтоватом отблеске заката лицо ярко выделялось на темно-синем фоне. И он почувствовал, как закололо в груди, так было всегда, когда он видел ее лицо издали. Сердце его затрепетало, ноги онемели, земля уплывала из-под ног, он испугался, что упадет.
Такой прелестной он ее еще не видел. Гладкая кожа, нежные черты. Такая стройная в облегающем черном платье, высокий вырез подчеркивает роскошную белую с золотистым оттенком шею.
Она поприветствовала его нежной улыбкой и пошла дальше. Я хотел остановиться, но помешала старая обида. И она скрылась из виду.
Он ощутил такую пустоту, такое одиночество. Почему он ее не остановил, не сказал ей, что она единственная, что он безумец, идиот и не заслуживает никакой любви, что не ценил ее, и все это его вина[32].
Она выглядела такой печальной. Наверное, она несчастна, думает, что он не любит ее, и это его вина! Жалкий убогий глупец, трусливый негодяй, жалкий трус, трус, трус. Он впал в настоящее исступление. Потом немного пришел в себя и услышал уличный шум, как будто издалека, откуда-то сверху. Ног он не чувствовал, они его не слушались.
Все – люди, проходившие мимо, выглядели чужими и странными, и ему казалось, они таращатся на него, все эти бледные лица, взгляды в вечернем свете…
Иллюстрация в дневнике
Он попытался сосредоточиться, но не смог, в голове звенела пустота, он попытался сфокусировать взгляд на одном из верхних окон здания, но прохожие мешали ему. Тело била дрожь, с него градом лил пот, его качало.
…Сейчас я упаду и люди остановятся, их будет собираться все больше и больше, соберется ужасно много народу.
Он вздрогнул. Он действительно чуть не упал. Он перевел взгляд на окно наверху, светившееся желтым светом, контрастировавшим с темным воздухом. Он не отрывал взгляда от окна, словно оно было способно удержать его от падения.
В конце концов он добрел до дома.
– Как ты? – тетушка и Петра[33] смотрели на него, он видел их лица, обращенные к нему, но ничего не ответил, чтобы они не заметили, как он дрожит. Он прилег на софу в темном углу. Он ненавидел их за то, что они так смотрят на него.
Уснуть не получалось, я лежал в полузабытьи. Свет лампы, лысая макушка отца в обрамлении седых волос, голова, склоненная над молитвенником в тусклом свете, – все это представлялось таким далеким, будто не имело ко мне никакого отношения. Все они были далеко-далеко от меня. Отец со своей газетой в клубах табачного дыма, тетя с шитьем на коленях, остальные…
Всю ночь он проворочался в постели, у него был жар. Прелестное бледное лицо с мягкими, будто слегка припухшими губами, полуприкрытые глаза с проблеском и шея, пышная шея… он снова хотел, должен был обладать всем этим, заглядывать в эти серые глаза, часто жестокие, преступные, но то манящие и полные вожделения, то уставшие от жизни. Он хотел снова прижимать ее к себе, как бы он стиснул ее в своих объятиях. Подумать только, вдруг виноват он один, а она из-за его поведения несчастна. А если это так. Завтра он найдет ее и скажет, что готов умереть ради нее. И тогда она снова полюбит его… А утро все никак не наступало. Как же он тосковал по утру, которое вернет… ему… все.
Иллюстрация в дневнике
Утром он проснулся усталым и вялым. Как заставить время двигаться, ему надо дождаться аж двух часов, когда он надеялся встретить ее.
31
См. прим. 25. На использование имени фру Хейберг Мунка, вероятно, вдохновила прима Датского Королевского театра Йоханне Луисе Хейберг (Johanne Luise Heiberg, 1812–1890), супруга известного датского театрального критика и драматурга Йохана Людвига Хейберга. У Хенрика Ибсена есть стихотворение, обращенное к ней по случаю ее ухода со сцены: «Письмо в стихах к фру Хейберг» (Rimbrev til fru Heiberg, 1871).
32
Описание встречи с Милли дано в дневнике в трех вариантах. Художник явно подбирает слова для более точного описания происшедшего, меняет местами слова и абзацы. Для перевода выбран последний вариант, в который не включен следующий абзац: «Следовало ли мне ее остановить, молить о любви… Или сказать, что он не умел любить ее, и потому ничего не заслуживал, но теперь, как жалкий попрошайка, молит о крохах любви. Разве могло ее лицо, каким он увидел его этим вечером, лгать? Это нежное прелестное личико – такое утомленное жизнью и печальное, разве могло такое лицо обманывать?»