Капитан Прюдс любезничал с дамами, шутил, забавлял их, я досадовал.
– А этот Оттесен, он был на санной прогулке, а меня не позвал. Гадкий поступок. Он заслуживает наказания, публичной порки на Банковской площади.
Капитан рассмеялся собственной шутке, дамы захихикали.
Стараешься выглядеть веселым, хочешь скрыть свой позор. Не получится. Дамы смеются над тобой, а не над твоими остротами.
Я бросил взгляд на него, на дам и улыбнулся. Дамы были необычайно веселы.
Я стал находить ситуацию пикантной. Я несчастлив, но не смешон, как он.
Я посмотрел на него. Ничего особенного. Сколько раз я восхищался им – самец, лев Прюдс.
Когда я был одиннадцатилетним мальчиком, ты, еще лейтенант, въехал верхом в лагерь. Конь с прекрасной ношей на спине встал на дыбы, и капрал бросил все и кинулся что есть мочи к тебе, схватил коня под уздцы. Солдаты, открыв рты, смотрели тебе вслед и клялись, что такого красавца не видывали.
Сколько вечеров ты теперь просидел дома в одиночестве, прислушиваясь, не раздадутся ли ее шаги. Она говорила, ей нужно к подруге, к той, что она взялась так регулярно проведывать, а все это время проводила у меня, обнимала, целовала. Или она была у другого?.. А когда она возвращалась домой поздним вечером, ты вглядывался в нее, чтобы хоть что-то понять. Ты видел ее разгоряченное лицо, алые губы, костюм, волосы в беспорядке, и в тебе росли и множились подозрения. Ты бранил ее, а она кричала, что уйдет от тебя, но потом молила о прощении. Но подозрения, ревность мучили тебя, разъедали сердце, и оно содрогалось.
Я подумал о том, как это несправедливо, пусть он и смешон. Она сделала несчастным меня, сделала несчастным тебя, над тобой потешается полгорода.
Он обернулся ко мне. Мы поздоровались. А если ты знаешь обо всем, подозреваешь меня? Кровь отлила от щек. Я натянул перчатки, направился было к выходу, но снова присел. Потом я вышел.
Я взглянул в окно. Он сидел и шутил с фрёкен Дрефсен. В окне я видел его седоватый затылок, голову со множеством рогов.
Напишет ли она мне письмо, та, что так нежна и преданна.
Иллюстрация в дневнике
Их руки соприкоснулись. Он содрогнулся – какая грубая, шершавая рука – она буквально окарябала его.
Потом она запела – заунывная мелодия – это должно было тронуть его. Она то взвизгивала, то выдавала долгие трели. Она наклонилась к нему и прижалась щекой к его щеке. Он отвернулся, чтобы их губы не встретились.
Он отсел. Как она была ему противна.
День клонился к вечеру. В комнате темными массами громоздилась мебель. С серого неба на ножки стола и комод падал тусклый свет. Нансен ссутулившись сидел на диване. Как он устал, как одинок.
Он долго бродил взад-вперед по улицам, пока не стал валиться с ног от усталости. В конце концов он пришел сюда. Больной, больной и одинокий. Ему захотелось приклонить усталую голову на пышную женскую грудь, вдохнуть аромат духов, услышать, как бьется сердце женщины. Почувствовать щекой мягкие округлые груди.
А когда он посмотрит на нее – встретить ее взгляд и закрыть глаза, и ощутить ее теплый бездонный взгляд, ее нежную чувственную улыбку. А потом она погладит его по волосам, и ниже, ниже.
В дверь постучали. Прошу любить и жаловать. Эмилия. Высокая брюнетка под черной вуалью, струящейся по ее пальто, в сумерках она выглядела статной.
«Добрый вечер. Входи», – лихорадочно проговорил он. Она спокойно пошла к нему. Он протянул к ней свои тонкие руки и усадил ее рядом с собой. «Как мило, что ты пришла. Раздевайся». Он расстегнул на ней пальто, стянул вуаль. Он не стал ждать, пока она снимет пальто, обнял ее и прижал голову к ее груди… – Так он пролежал долго.
Стояло воскресное утро. Солнце освещало дома напротив, сверкало в оконных стеклах, и они отбрасывали солнечные зайчики.
В темной мастерской было холодно, осеннее солнце совсем не грело. У окна напротив сидела молодая служанка с ребенком, чистым и нарядным.
Я метался головой по подушке. Сегодня наверняка будет плохой день.
Блики от окон мешали мне.
Вошли фру и фрёкен. Как хороша фрёкен сегодня, какая нарядная. И фру в духе, широкое лицо сияет.
– Доброе утро! Как вам спалось, Нансен?
– Благодарю, довольно сносно.
Я не хотел портить всем настроение.
– Давайте-ка отведаем пунша, дружочек. Я припрятала немного, чтобы Палле[40] не выпил.
– Ну-ка, сядем и выпьем с Нансеном. Скол, Нансен!
Они разлили пунш, подняли бокалы и выпили.
Фру становилась все веселее – это добром не кончится, сказал Палле, так они напьются пьяными прямо с утра.
– Отчего же нам не выпить, когда ты напиваешься каждый вечер. Скол, дружочек, ты так добр ко мне! Скол, Болетте!
40
Неясно, кто имеется в виду. Возможно, художник Карл Дёрнбергер (Carl Dørnberger, 1864–1940) по прозвищу Паллен.