Посмотрел в дневнике и нашел всё это сказанным в 12 Августа (3-е) и 25 Авг[уста] (4).
Написал письмо Гусеву и сейчас напишу Лам[анскому] и даме в Пермь.
Мало работал. Слушали музыку. Пришло много народа: трое молодых крестьян, один евангелик, как всегда, упорный. Я беседовал с ними приятно. Потом ещо молодой крестьянин оч[ень] серьезный. Вечером я прочел Калачеву крест[ьянское] управл(ение?], и нашим "Польск[ой] женщине" и расск[аз] Чехова. Было приятно, и плохого не делал: вспомнил и об осуждении, и о том, чтоб не заботиться о мнении людском.
Записать:
1) О любви всегда надо помнить, que c'est a prendre ou a lasisser (что это нужно принять или оставить.]. Если признавать благость, необходимость любви, то надо признавать любовь всю, не отвлекая от нее (от любви христианской) главного ее признака: любви к оскорбляющем, к врагам непротивления. А то мы говорим о благости, прелести деятельной, умиленной любви, а не соблюдаем главного, первого требования любви отрицательной неделания , того, что противно любви.
2) Есть 4 разряда работников Божиих, т. е. 4 способа исполнять дело жизни, подобно тому, как могут быть 4 разряда работников у хозяина: 1-й разряд это такие работники, к[отор]ые придумывают средства угождения хозяину помимо работы и потому позволяют себе не исполнять назначенную работу- это всякие религиозные учения с догматами веры в искупление, таинства, молитвы и т. п. Второй разряд это такие работники, к[отор]ые вместо того, чтобы работать, все свои силы кладут на то, чтобы точить, чистить, беречь орудия работы, и потому все меньше и меньше работают и п[отому], ч[то] заняты уходом за орудиями, п[отому], ч[то] боятся испортить их. Это те люди, к[оторые] вместо того, чтобы тратить свои телесные силы на дело Божие, заботятся о своем теле, чтобы как можно сохранить его. Третий разряд это те работники, к[отор]ые не знают и не хотят знать хозяина и того дела, какое им приказано, а делают то дело, к[отор]ое они сами своим умом себе придумали и считают самым для себя важным. Это люди, не признающие нравственно обязательного начала - Бога и потому придумывающие себе всякие чуждые делу божию занятия: государственные, ученые, так наз[ываемые] культурные. Четвертый разряд это те, к[оторые] все силы своей души и тела покладают на исполнение дела Божия: увеличение в себе-а этим самым и в других-сознания Бога-любви, проявляемой в делах, словах, мыслях.
3) Живо почувствовал, что я слуга Бога. И такую радость, уверенность, спокойствие - даже гордость почувствовал, и так живо почувствовал это[т] несчастный самообман людей, к[отор]ые лезут - я сам лез туда же когда-то лезут в слуги властителей земных и чем выше поднимаются в этом служении, тем ниже спускаются в служении Богу.
9 Сент.
Спал мало. Рано вышел. На душе оч[ень] хорошо. Всё умиляло. Встреча с Калуцким мужичком. Записал отдельно. Кажется, трогательно только для меня. Потом встретил одного возчика, другого пешего; на лицах обоих озлобление и ненависть за то, что я барин. Как тяжело! Как хотелось бы избавиться от этого. А видно, так и умрешь. Дома записал встречу, потом просмотрел "Польск[ой] Ж[енщине]", кончил, потом Лаотзе - тоже кончил. Вписал в Доклад. И вот сейчас дописываю дневник. Иду обедать. Всё прекрасно, говорит Саша, и я тоже чувствую. Проводил Соф[ью] Андр[еевну]. Всё хорошо, но в середине дня чувствовал себя слабым.
Вечер оч[ень] много музыки. Стало и скучно и стыдно. Прочел Мол[очников] интересное о мнимо сумашедшем. Ч[ертков] прочел мою выписку из дневника. Ничтожно, но меня волнует, умиляет так, что без слез не мог слушать.
Приехали Никитин и другой, и Душан милый уехал. Что за милый, удивительный по добродетели человек. Учиться у него надо. Я не могу без любовного умиления о нем думать.
10 Сент.
Спал хорошо. Походил. Зашел в мертвую, прекрасно обставленную школу, говорил с кормилицей Галиной дочери. Почитал Г[алины] воспоминания. Оч[ень] хорошо. Перечел Кр[уг] Чт[ения]. Ничего не хочется писать. И прекрасно. На душе оч[ень], оч[ень] хорошо. Всё думаю: за что мне такое счастье. Всё, что мне нужно, есть у меня; и что важнее всего, знаю, что это - то, что одно нужно мне, есть у меня, а именно, сознание своей жизни в очищении, проявлении, освобождении духа. Была величайшая помеха - забота о славе людской, и на меня навалился такой излишек этой славы и в таком пошлом виде славы перед толпой, что внешним образом, отталкивая - лечит. Так ч[то] борьба легка и радостна даже. Нынче записал:
1) Записал на отд[ельном] листке. (Следующая запись сделана на вложенном и впоследствии вклеенном в тетрадь Дневника листке иа блокнота.)
10 Сент.
Злоба происходит от бессилия, сказал Руссо. Как это верно!
Злится тот, кто хочет сделать то, что вне его власти, встречает препятствия и злится. А всё вещественное вне власти человека. Не знает препятствии человек только в деятельности духовной. Что хочу, то и делаю. А если не осиливаю, то сержусь на себя (а к себе всегда более снисходителен, чем к другим), да и сердиться не так больно, а главное, не бесполезно. Есть только один выход деятельности, не встречающей препятствий, это деятельность духовная - любви, подобно тому, как бы запертое животное билось в запертом помещении, тогда как есть дверь, но дверь, отворяющая[ся] на себя (нехорошо сравнение).
2) Ищу радости в похвале людской: иногда достигаю, иногда случается совсем обратное - ругают. Когда же и достигаю, не получается полного удовлетворения: хочется еще и еще. Когда же удается вспомнить во-время о губительности заботы о славе людской и подавить ее, всегда радостно, и радость эту никто не может уничтожить. И ничего больше не хочется.
11 Сент.
Здоров. Записал разговор с крестьянами. Ходил - встретил студентов евангеликов. Ездил потом с Ч[ертковым]. Ничего, кроме разговора с крестьянами, не записал. Ложусь, 12-й час.
12 Сент.
Хорошо спал. Встал бодро, на душе оч[ень] твердо, хорошо. Ничего не хочется писать. И не стал писать. Читал, пасьянсы и написал два письма. Посетитель из Р[усск]их В[едом]остей, Беленьк[ий], Молочников. Всё идет напряженная внутренняя работа. Ездил верхом с Ч[ертковым]. Вечером пришли Вяземские крестьяне. Старший оч[ень] умный. Хорошо говорил о том, что недовольство в темном народе страшное. Царь и мужики, а остальное всё стереть с лица земли.
1) К заблуждающимся не трудно вызвать в себе жалость, но трудность в том, ч[то] заблуждающиеся вместе с тем всегда и самодовольно уверенны. Вот эту-то отталкивающую самоуверенность надо выучиться переносить так, чтобы она не мешала жалости, т. е. любви. Но как? Where is a will is a way[Где желание, там и путь.]. Надо употреблять всё то же одно для всего хорошего, единственное и всегда могущественнее средство всё то же - любовь.
13 Сент.
Всё здоров, поздно встал. Думал о том, что сказать учителям. Но ничего не думалось ни об этом, ни о чем-либо другом. И целое утро ничего не писал. Вышел, и много народа: Димочка, Саламатин старик с сыном, потом дамы с мущиной хотели руку целовать. Потом кинематограф Ч[ерткова] с Тапселем, потом целая масса народа: Соня Илюшина, музыканты, Голд[енвейзер] с женой, Сибор, Могилевский, Тищенко, и еще и еще неизвестные. Соня повредила ногу, и оч[ень] болит. Дома угощенье крестьянам, человек. 200. Чертков suffit a tout [Черткова хватает на всё]...... (для него). Потом еще народы. Обедали. Письма мало интересные. Не успел заснуть до обеда. Играли трио Аренск[ого], Бетх[овена], Гайдена превосходно. Записать одно:
1) Помнить о Боге и забывать о себе - это значит: помнить о Боге в себе, о своей божественности, безличности и забывать о своей телесности, о своей личности.
14 Сент.
Встал раньше. Хочется мно[го] писать. Написал письмецо Петерсону. Записать:
1) Помни не о Л[ьве] Н(иколаевиче], забывай эти гадости, а помни о Боге. Как поймешь, кто - кто: Бог - то, благость чего можно только чувствовать, а нельзя и понять, и Л[ев] Н(иколаевич], исполненный не только в прошедшем всяких мерзостей (Шувалов и пр.) - и Он. И ты помни[шь] о Л[ьве] Н(иколаевиче] и забываешь о Нем.