В мае 1878 г. Т. Дюре выпускает свою брошюру «Художники-импрессионисты», которая, если не считать соответствующей работы Дюранти, впервые рассматривает творчество всей группы в целом. Дюре выступает в своем эссе адвокатом новой школы. Ряд критиков, например Бюрти, Кастаньяри, Шено, Дюранти, писателей, в частности Альфонс Доде, д’Эрвильи, Золя, и, наконец, коллекционеров занимает благожелательную позицию по отношению к импрессионистам. Все признают их преемниками Коро, Курбе и Мане, а также соглашаются, что на них оказало влияние японское искусство. Все то, что вызывает смех или гнев публики: смелость тона, голубые тени, лиловые фигуры, неожиданные рефлексы — как раз и является достоинством импрессионистов. Моне, импрессионист по преимуществу, любит беглые эффекты, декоративную натуру и отражения в воде. Природа у Сислея производит на зрителя радостное, улыбающееся впечатление. Писсарро — это натуралист, изображающий неизменные стороны природы, сельский пейзаж, настоящего простого крестьянина. Ренуар улавливает характер и внутреннюю сущность модели, умеет показать то очарование, которое таится в женщине. В импрессионизме нет ничего такого, что противоречило бы основным законам традиционной живописи: импрессионисты просто развивают ее дальше, выражая характерные черты своей эпохи.
В 1879 г. на выставке импрессионистов атмосфера окончательно разряжается. Дюранти так резюмирует общее впечатление: «Нельзя не признать, что импрессионисты, по крайней мере гг. Моне и Писсарро, — это серьезные люди, наделенные живым художественным чувством, которое они выражают с большой свободой и широтой». Бюрти утверждает, что если Салон стал теперь менее банальным, то этим публика обязана импрессионистам; он сожалеет о том, что отдельные художники отходят от группы, и считает, что «опыт» последних лет завершился успехом.
Но наиболее радикально изменил отношение публики к импрессионистам успех Ренуара в Салоне. «L’Art» доходит до того, что устами Шарля Тардье выражает сожаление о прекращении споров вокруг импрессионизма (это выглядит довольно пикантно, если вспомнить, какова была первоначальная позиция журнала): «Импрессионизм? Он приводит себя в порядок и натягивает перчатки. Скоро его начнут приглашать на званые обеды». Как всегда бывает в таких случаях, никто из тех, кто превозносит теперь импрессионистов, не желает признать, что когда-то ошибался. Жорж Лафенетр в «Revue de Deux Mondes» — отличный тому пример. Признаем, что Кастаньяри и Арман Сильвестр имели гораздо больше права хвалить Ренуара за «своеобразный и тонкий талант». Самым оригинальным критическим выступлением этого года следует считать статью Эдмона Ренуара, брата художника, который рассказывает в ней о первых шагах великого мастера и подчеркивает, что его живопись чужда всякой «условности». «Она дает мне ощущение природы во всей ее неожиданной и напряженной гармонии; сама природа обращается ко мне с картины, не вынуждая меня считаться с „талантом“ художника, тем самым „талантом“, который преследует вас, становится между вами и полотном и сводит на нет все впечатления от последнего». В этих словах содержится искусная характеристика скромности, самоотверженной преданности искусству и простодушия, которые определяют нравственный пафос творчества импрессионистов.
В том же 1879 г. в своем романе «Химера» Эрнест Шено рисует — и, увы, довольно верно! — перспективу тех выводов, которые Клод Моне сделает из импрессионизма: «Я добьюсь разнообразия за счет того, что буду передавать разное время года и суток, различную температуру воздуха, ветер и дождь, зной и холод, утро и послеобеденные часы… Свет на картине должен выражать все это с такой точностью и живостью, чтобы самый глупый зритель восхищенно вскрикнул: „Да ведь это настоящий полдень!“» Судя по этой цитате, Шено предвидел, что интуиция незаметно уступит место системе, а это неизбежно повредит и самому импрессионизму, и искусству в целом.
Разброд среди импрессионистов, начавшийся в 1880 г., сопровождался таким же разбродом среди критиков. Впервые импрессионистам уделяет серьезное внимание «Gazette de Beaux-Arts», где о них пишет Шарль Эфрусси. Однако ни он, ни Бюрти так и не сумели по достоинству оценить Писсарро. Что касается Ренуара и Моне, выставившихся в Салоне, то Бюрти рассматривает их просто как перебежчиков, которым отказ от независимости принесет только вред. Бюрти работает в это время над романом «Опасная неосторожность», где беллетристически излагает историю зарождения импрессионизма, но при этом делает более глубокие обобщения, чем в своих статьях, и обращается с материалом более свободно, чем позволяли ему раньше рамки рецензии.