Меня одолевало любопытство. Или, возможно, я хотела убедиться, что все кончено. Я должна была удостовериться, что он меня не любит и никогда не любил.
Утром в субботу я подъехала к его дому, не ожидая, впрочем, застать его там. Предварительно я решила, что оставлю ему записку, в которой сообщу, что отправляюсь в Нью-Йорк, и пожелаю ему хорошего лета. Я убедила себя в том, что это — жест вежливости, который к тому же позволит мне почувствовать себя великодушным человеком.
Его машина оказалась на месте. Я пообещала себе, что не буду стучаться в дом. Просто оставлю ему записку под дворником на лобовом стекле. Потом я услышала доносящуюся из дома музыку. Дверь была открыта, и проход преграждала только сетка от насекомых, и я вдруг почувствовала, что не могу уехать, не увидев его еще один, последний раз.
Я постучала.
— Да? — Его голос, в котором сквозило легкое раздражение, донесся откуда-то из глубины гостиной.
Я снова постучала:
— Да кто там? — услышала я.
На этот раз в его голосе отчетливо слышалось раздражение.
— Себастьян? — позвала я.
И вот он уже стоит у двери и смотрит на меня сквозь сетку от насекомых.
Я бы хотела сказать, что его вид не произвел на меня впечатления, что я была разочарована. Но это было бы неправдой. Я чувствовала, что меня тянет к нему так же, как в тот день, когда я впервые увидела его на уроке математики.
Себастьян выглядел удивленным.
— В чем дело?
— Я приехала попрощаться.
— А, — сказал он, открывая дверь и выходя на улицу. — Куда ты едешь?
— В Нью-Йорк. Меня приняли на курсы писательского мастерства, — сказала я быстро. — Я написала тебе записку. Хотела оставить ее под дворником на лобовом стекле, но…
Я достала свернутый в трубочку листок и передала ему. Он бегло просмотрел записку.
— Ну, — произнес Себастьян с глуповатой улыбкой. — Желаю удачи.
Он скомкал записку и вернул ее мне.
— Что будешь делать? В смысле летом, — быстро спросила я, опасаясь, что он вот-вот уйдет, и желая задержать его хоть на мгновение.
— Франция, — ответил он. — Поеду во Францию. Хочешь со мной? — внезапно ухмыльнувшись, спросил он.
У меня есть теория: если кто-то тебя однажды обидел, второй раз ему уже этого не сделать.
Поезд подрагивает на ходу. Мы проезжаем мимо выселенных зданий, сплошь покрытых граффити, щитов с рекламой зубной пасты и крема от геморроя. Изображенная на одном из щитов девушка одета, как русалка. Она указывает на слова «Позвони мне!», написанные крупными заглавными буквами. Потом пейзаж за окном исчезает — мы заехали в туннель.
— Нью-Йорк Сити, — возвещает кондуктор. — Станция Пенн.
Я закрываю журнал и залезаю в недра чемодана. Лампы освещения вагона мигают, затем отключаются. И, подобно новорожденному, я иду в новый мир сквозь тьму.
Эскалатор. Бесконечная лента, которая движется вечно. Я попадаю в огромное помещение, пол которого покрыт плиткой, как в ванной. В нем стоит резкий запах мочи и горячего пота. Станция Пенн. Везде люди.
Останавливаюсь, чтобы поправить шляпку. Она из гардероба бабушки, с длинным плюмажем и коротенькой вуалью. По какой-то причине я подумала, что ее нужно надеть. Мне хотелось прибыть в Нью-Йорк в шляпке.
Такая фантазия пришла мне в голову.
— Смотри, куда идешь!
— С дороги!
— Ты вообще видишь, куда идешь?
Я вижу даму средних лет в черном костюме, взгляд ее еще мрачнее, чем ткань одежды.
— Выход? Такси? — спрашиваю я.
— Туда, — отвечает она, указывая на другой эскалатор, конца которого не видно. Такое впечатление, что ступени ведут в никуда. Я вступаю на него, стараясь не уронить чемодан. За мной на лестнице оказывается человек в полосатых брюках и забавной кепке. Он размахивает руками. Глаза его скрыты за зелеными стеклами очков в золотой оправе.