— Помогает и миндальное масло, — порекомендовал Олимпий. — Его раздобыть легче.
— Сколько ослиц надо подоить, чтобы получить нужное количество молока? — осведомилась я, поскольку эта идея показалась мне забавной. — Или в Александрии их достаточно?
Олимпий поднял брови.
— Миндаль тоже пойдет в дело, — шутливо пообещала я.
Но напоминание о замужестве не радовало. Хотя бы потому, что Мардиан упорно склонял меня к такому шагу.
Я лежала в низкой мраморной ванне, наполненной ослиным молоком, втирала белую жидкость в кожу и размазывала по лицу. Пальцы моих ног, высовывавшиеся из белой жидкости, выглядели странно. Ширма из сандалового дерева отгораживала меня от Мардиана, мерившего шагами комнату. Чтобы не скучать в ванной и не терять попусту время, я сочетала процедуры с деловыми беседами.
— Моя дорогая госпожа, — говорил евнух, и его голос звучал еще выше обычного, поскольку Мардиан был раздражен. — Этот вопрос весьма тревожит твоих подданных.
— О чем им беспокоиться, — упорствовала я, — если наследник уже имеется? У меня есть соправитель. Даже римляне признали Цезариона.
Совсем недавно была выпущена новая серия монет со сдвоенным изображением меня и сына.
— Цезариону всего пять лет, — гнул свое Мардиан, приблизившись к ширме. — Жизнь полна неожиданностей, и ни у кого из нас нет уверенности в будущем. Если Цезарион не достигнет зрелости, династия прервется. И разве ты собираешься выйти за него замуж?
— Не говори глупостей, — ответила я, поливая пригоршнями молока свои плечи.
— Но посмотри на происходящее со стороны. Весь мир думает так: поскольку стране нужны наследники, а вы, Птолемеи, предпочитаете сочетаться браком внутри семьи — значит, ты ждешь…
— Меня не волнует, как там думает мир!
— А зря. Тебя должно волновать. Проблему все равно придется решать.
— Не сейчас!
Я закрыла глаза и погрузила лицо в молоко.
— Нет, сейчас. Тебе уже двадцать семь, скоро двадцать восемь, — многозначительно напомнил он. — Ведь бывали случаи, когда Птолемеи женились на чужеземцах. Разве твоя бабушка родом не из Сирии?
— Да, — сказала я. Правда, мой дедушка считал, что она ему не пара. — Но за кого ты предлагаешь выйти мне?
— Ну. Октавиан не женат…
— Октавиан! — воскликнула я. — Октавиан! Какое неаппетитное предложение!
Я позвала Ирас, потому что хотела выбраться из ванны и посмотреть Мардиану в глаза. Ирас явилась с полотенцами и халатом, и очень скоро я с хмурым видом появилась из-за ширмы. Мардиан выглядел искренне озадаченным.
— Я предложил его только потому, что ты в отличие от многих явно не имеешь предубеждения против римлян.
— Цезарь был другим, — коротко заявила я.
Не объяснять же ему, что Цезарь был больше чем римлянином, больше чем смертным человеком.
— Октавиан красив, — неуверенно пробормотал Мардиан, — и обладает огромным могуществом.
Меня передернуло: вспомнилась сцена, которую я увидела через окошко в Регии. Красив, могуществен да еще и сладострастен.
— О да. Тут я с тобой согласна.
— Ну а что еще нужно женщине?
Я рассмеялась.
— Признаю, названные тобой качества вовсе не помешают. Но мне хотелось бы добавить к ним сердце и жизнерадостность.
— Тогда беру свои слова обратно. Тебе придется искать не римлянина.
Ирас принесла горшочек миндального масла.
— Может быть, ты приляжешь здесь. — Она указала на кушетку, застланную плотными полотенцами.
— Потом. — Я хотела закончить разговор с Мардианом. — Понимаю, что ты желаешь мне только добра. Однако…
Могла ли я объяснить ему, как мало все это меня интересует? Даже сны мои были чисты и стерильны. Он, с детства ставший евнухом, не понимал приливов и отливов страсти, не мог уразуметь, что на одной стадии жизни она доводит до безумия, а на другой исчезает, как в засуху уходит вода из речного ложа. Я прекрасно помнила счастье от близости с Цезарем, но порой удивлялась тому, что могла испытывать подобные ощущения.
— Может быть, тебе стоит подумать о царевиче из Вифинии или Понта, — рассеянно продолжил он. — О молодом супруге, который будет боготворить тебя и делать все, что ты пожелаешь. Никогда не предъявлять никаких требований, но существовать только ради того… чтобы удовлетворять тебя.
Мардиан покраснел.
— Ты рассуждаешь так, будто мне шестьдесят, а не двадцать семь, — отозвалась я.
При этом я попыталась представить себе, о чем он говорит, и невольно покраснела сама.
— Цари берут себе прелестных наложниц, почему бы и тебе не сделать это?