Перед рассветом мы возобновили плавание и к вечеру добрались до того места, где все рукава Нила сходились, и река соединялась в одно общее русло. Закатное солнце-Pa в ипостаси дряхлого старика Атума, увядающего на западе, плескалось на широкой груди реки в своем волшебном золоте; когда мы плыли там, я ощущала божественный трепет.
— Здесь мы переночуем, а завтра вы увидите пирамиды! — сказал Небамун.
— Надеюсь, они меня не разочаруют, — промолвил Олимпий, вторя нашим мыслям.
Невыносимо думать, что пирамиды могут не оправдать наших ожиданий. Тогда надежда умрет во мне, и я никогда больше не отважусь предпринять долгое путешествие в неведомое.
— Ох уж эти греки, — сказал Небамун. — Вечно сомневаются и заранее ждут, что увидят не то, чего ожидают.
— Да, это наше проклятие и наша слава, — согласился Олимпий.
— А римляне воспринимают вещи такими, как они есть, и придумывают способы их использовать, — сказала я то, что думала.
— Ты хочешь сказать, разрушить, — молвил Мардиан.
— Вряд ли они всегда настроены на разрушение, — заметила я. — Думаю, их действия не подчинены какому-то зловредному плану.
— Да, они просто каждый раз принимают новое решение: уничтожить, разрушить, стереть с лица земли. Тут нет места неопределенности. Посмотри, что они сделали с Карфагеном — сровняли его с землей, распахали почву и засыпали солью.
— Грецию они не разрушили.
— Они разрушили ее дух.
Я рассмеялась.
— Как будто что-то может разрушить греческий дух! Непохоже, чтобы ты потерял его!
— Ну разумеется, греческий дух не исчез полностью: что-то распространилось по миру, что-то переняли сами римляне. Однако по большей части все, что было по-настоящему греческим, погибло. А если и сохранилось, то только в Александрии, где теперь греческого духа больше, чем в самих Афинах.
— Все преходяще, — заметил Небамун. — Кроме пирамид.
Большую часть ночи я не смыкала глаз от волнения, но проснулась все равно очень рано, задолго до того, как лодка возобновила движение. Как же иначе — ведь меня ожидала первая встреча с величайшими чудесами Древнего Египта. Наша страна славилась колоссальными монументами и изваяниями, наводившими на мысль о том, что здесь проживают исполины с невероятной мощью и мудрецы, обладающие непостижимым тайным знанием.
Хотя, если уж на то пошло, какими секретами мы могли похвастаться на самом деле и какой от них прок перед лицом могущества Рима? Возможно, египтяне и по сию пору сохранили знания, позволившие когда-то возвести пирамиды, но разве это защитит нас против римских легионов, римских осадных машин, римских катапульт?
Только мощь богов способна им противостоять. Я понимала это даже тогда. О Исида, Амон и Осирис!.. Но ведь у них есть Юпитер и Геркулес…
Свежим и прозрачным, солнечным, но не жарким утром мы плыли вверх по Нилу, глядя на западный берег и с нетерпением ожидая, когда же появятся пирамиды. Бескрайняя зелень полей Дельты сменилась более узкими полосами растительности по обе стороны реки, сразу за которыми, будто кто-то провел четкую границу, начиналась пустыня. Золотистый песок лежал ровно и бесстрастно, словно лик бога, уходящий в вечность за пределы зрения.
Солнце поднялось выше, воздух на горизонте подернулся мерцающей дымкой, а потом, еще очень далеко от нас, вершины пирамид поймали солнечный свет и вспыхнули.
— Смотрите! — закричал Мардиан. — Смотрите! Смотрите!
Они казались сверхъестественно огромными, когда мы видели их издалека. По мере приближения, пока мы скользили вверх по течению, они словно немного съежились и превратились в очень большие сооружения вроде нашего маяка. Ну а после высадки на берег, когда мы смотрели на них через заполненное ослами и тележками пространство, они уже выглядели почти обычными.
Чтобы одолеть примерно три мили, отделявшие нас от пирамид, мы наняли повозку с осликом, ибо солнце поднималось все выше, вокруг никакой тени, а песок раскалился так, что обжигал ступни. Мы плыли по безбрежному золотистому песчаному морю, и наша цель походила на огромные кучи того же песка, если бы не четкие грани строений. Ветра не было, лишь неподвижность и жара.
Теперь пирамиды росли, заполняя собой небо. Когда мы остановились у подножия одной из них и подняли глаза, нам почудилось, что ее вершина и вправду касается солнца. Теперь я знаю: пирамида походила на гору, но до того случая мне не доводилось видеть гор, и зрелище меня потрясло. Мне, привычной к горизонтали — морской глади, прямым широким улицам Александрии, ровным полям вдоль реки, — трудно было постичь этот порыв вверх.