Какое-то плотское, глазировочное неистовство.
Завернутая в его синюю фланелевую простыню, я ерзаю на краю кухонного стола, пока он загружает сушилку моей одеждой и закрывает металлическую дверцу.
— Голодна? — спрашивает он, поворачиваясь, озаренный светом из соседней кухни.
— А что у тебя есть? — интересуюсь я, едва он открывает холодильник.
— Мама обычно оставляет гору еды, когда знает, что ее мальчик собирается пожить здесь один. Тортеллини? — ухмыляется он, размахивая пачкой.
— Фу, я в жизни больше не посмотрю не тортеллини…
Я подбираюсь к холодильнику и жадно заглядываю внутрь.
— Тогда лазанью?
— О-о-о, да, пожалуйста!
— Как насчет вина?
Я киваю, хватаю бутылку красного и бедром захлопываю дверь. Прислоняюсь к холодильнику и наблюдаю, как он, в одних трусах в горошек, вытаскивает тарелки и ставит на стол. Ох!
— Подогреть? — смеется он, целуя мое голое плечо.
— Возможно. Помощь нужна?
— Нет, сиди.
Он вручает мне бокал, вынимает приборы и кладет на стол.
— У тебя сегодня тяжелый день, глазированная девочка.
— А где твои родители?
— Повезли брата на каникулы в Турцию.
— А ты почему остался?
— Потому что я здесь.
— Это хорошо.
Я наливаю второй бокал и протягиваю ему.
— Какая ты красивая… — шепчет он, не сводя с меня глаз.
— А, эта старая тряпка? Тога из коллекции Л.Л. Бина.
Он смеется.
— Знаешь, теперь я занимаюсь с Грейером латынью. Сколько лет было тебе, когда ты начал учить этот язык?
— Э… четырнадцать.
Он вытаскивает лазанью из микроволновки и вооружается двумя вилками.
— Должно быть, ты поздний цветочек, потому что ему всего четыре. Я тебе не говорила, он носит галстук. Отцовский. Один из тех, которые едва не волочатся по полу.
— А что говорит его мать?
— Она этого не замечает. Последнее время совершенно с катушек съехала: без всяких причин уволила Конни, а Конни была здесь еще до рождения Грейера.
— Да, этот мужчина обладает способностью доводить своих жен до ручки.
— Погоди… что?
— Ну да, когда мистер N. изменял первой жене, она набросилась на Джеймса прямо в вестибюле. В присутствии нескольких жильцов.
Кусочек лазаньи попадает не в то горло. Я судорожно кашляю.
— Его первая… кто?!
— Первая жена… Шарлотта, кажется. — Он изумленно смотрит на меня. — Ты не знала?
— Нет, я не знала. Он раньше был женат? Встаю, таща за собой простыню.
— Да, но это было очень давно. Я думал, тебе сказали.
— Кто? Я ни с кем здесь не общаюсь. О Господи! А другие дети у него есть?
Я начинаю возбужденно бегать вокруг стола.
— Нет… по-моему, нет.
— Какая она? Красивая? Похожа на миссис N.?
— Понятия не имею. Хорошенькая. Блондинка.
— Молодая?
— Пойми же, я был ребенком. Мне она казалась совсем взрослой.
— Вспомни хорошенько. Они долго жили вместе?
— Да… лет семь-восемь…
— Но детей не было, так?
— Если только они не держали их в кладовой.
Я останавливаюсь у раковины, на секунду представив себе сидящих в кладовке малышей.
— А почему они разбежались?
— Миссис N.. — отвечает он с набитым ртом.
— То есть как «миссис N.»?
— Не могли бы мы вместо всего этого обсудить, как тебе идет простыня? — предлагает он, пытаясь схватить меня.
— Нет. Так при чем же тут миссис N.?
— У них была связь.
— ЧТО?!!!
Я едва не роняю простыню.
— Пожалуйста, сядь и поешь немного, — требует он, показывая вилкой на стул.
Я сажусь и залпом выпиваю вино.
— Заметано, но тебе придется начать сначала и ничего не упустить.
— О'кей, если верить моей матушке, Шарлотта N. была страстной коллекционеркой предметов искусства. И все покупала у Гагосяна, где работала нынешняя миссис N. Как-то раз Шарлотта попросила миссис N. приехать к ней домой, оценить очередное приобретение… и они спелись.
— С миссис N.?! Невозможно представить миссис N., спевшуюся с кем-то. Точка.
— Да, иногда он приводил ее сюда, когда жена бывала в отъезде. Швейцары начали сплетничать, и скоро об этом узнал весь дом.
Он задумчиво смотрит в бокал, прежде чем сделать глоток.
— Не могу. Просто не в силах, не в силах, не в силах этому поверить.
— Ну… это чистая правда. Я видел сам, собственными двенадцатилетними глазами. Знойная женщина.
— Заткнись! — захлебываюсь я.
— Говорю же: красная помада, узкие платья, каблуки, все при ней. Зно-о-о-йная особа.
— И чем все кончилось?
Легенды 721-го дома гласят, что Шарлотта нашла не принадлежащий ей чулок, схватила его, вылетела в вестибюль и накинулась на Джеймса, вынуждая его сказать, кто был в тот день в квартире. Несколько недель спустя она выехала, а твоя миссис N., наоборот, въехала. Я отставляю бокал.
— Как же ты мог не рассказать мне об этом?
Почему-то в простыне сразу становится холодно, особенно когда высокий накал эмоций на девятом этаже водоворотом захватывает меня.
— Ну… ты так воспринимаешь подобные вещи.. — мямлит он, откладывая вилку.
Я резко отталкиваюсь от стола и иду к сушилке.
— Значит, чего я не знаю, то меня и не трогает?..
Вытаскиваю влажную одежду и раскладываю ее на стуле.
— Какая долбаная мальчишеская логика! Прости, кажется, я утомила тебя рассказами о своем жалком занятии?
— Послушай, Нэн, я сказал, что мне очень жаль. Он тоже встает.
— Не сказал. Не сказал, что тебе жаль.
Теплые слезы наполняют глаза, и я пытаюсь неуклюже натянуть непросохший свитер, не сбросив при этом простыню.
Он обходит стол и осторожно берет у меня свитер.
— Нэн, мне очень жаль. Урок усвоен: ничего не скрывай от Нэн.
Он обнимает меня за талию.
— Просто ты единственный человек в моем углу ринга, и я узнаю, что ты от меня что-то скрываешь…
— Эй, да брось ты, — бормочет он, притягивая меня к себе. — Я главный человек в твоем углу ринга.
Я утыкаюсь лицом в его ключицу.
— Прости, но мне так паршиво. Ты прав, я слишком поглощена этой работой. И мне действительно все равно, первый у него брак или нет. И не желаю тратить сегодняшний вечер на разговоры о них.
Он целует меня в макушку.
— В таком случае как насчет музыки?
Я энергично киваю, и он идет к музыкальному центру.
— Как я полагаю, Донна Саммерс сегодня не котируется?
Я смеюсь, заставляя себя вернуться на одиннадцатый этаж. Подкрадываюсь сзади и заворачиваю в простыню нас обоих.
Я допиваю уже третью чашку кофе, стараясь не заснуть, пока готовится ужин Грейера. Несмотря на греющие душу воспоминания, двух часов сна оказалось явно недостаточно.
Я засучиваю рукава выцветшей серо-лиловой фуфайки, пожертвованной Г.С. сегодня утром, дабы никто не подумал, что я два дня подряд прихожу на работу в одной и той же одежде. Лично мне кажется, что люди не обратили бы внимания, даже заявись я в этот дом, напялив клоунский нос и сверкая фальшивыми драгоценностями.
Не успеваю я положить сваренную на пару капусту на тарелку Грейера, как он соскальзывает с детского стульчика животом вниз и куда-то направляется.
— Ты это куда, малыш? — интересуюсь я, сунув в рот паровую морковь.
Он добирается до холодильника и наставительно объявляет:
— Я же просил не называть меня так! Никаких «малышей»! Открой холодильник.
Поза его при этом самая что ни на есть вызывающая. Поверх воротничка пижамы болтается галстук.
— Пожалуйста, — напоминаю я.
— Пожалуйста, открой! Я хочу сока!
Сейчас особенно заметно, насколько утомили его ежедневные занятия. Похоже, начинает сказываться усталость. Я открываю холодильник и тянусь к молоку.
— Ты же знаешь, за обедом сок нельзя. Соевое молоко или вода, решай.
— Соевое молоко, — кивает он.
— Сейчас достану. А ты пока садись на стульчик. Беру пачку соевого молока и возвращаюсь к столу.
— Нет! Я сам! Я сам. Не ходи за мной. Я сам…