Остановившись на переходе из-за красного света, я лениво разглядываю магазинные витрины — глаза Парк-авеню. С точки зрения плотности населения — это Средний Запад Манхэттена. Все, что высится надо мной, — комнаты, комнаты и комнаты. И все пустые. Туалетные, гардеробные, музыкальные, гостевые, и где-то в вышине, правда, затрудняюсь сказать точнее, кролик по имени Артур имеет шестнадцать квадратных футов в полном своем распоряжении.
Я пересекаю 72-ю улицу, прохожу под сенью голубого навеса Поло-Мэншн и сворачиваю в Центральный парк. Помедлив перед детской площадкой, где неугомонные ребятишки из кожи вон лезут, несмотря на жару, я достаю из рюкзака бутылочку воды. Как раз в эту самую минуту что-то врезается мне в ногу. Я опускаю глаза и хватаю нарушителя покоя — старомодный деревянный обруч.
— Эй, это мое!
Малыш лет четырех скатывается с пригорка, где чуть раньше вместе с родителями позировал для портрета. Его матросская шапочка катится по траве.
— Это мой обруч! — объявляет он.
— Ты уверен?
Он озадаченно смотрит на меня.
— Похоже на колесо от фургона. — Я верчу обруч в руках, возношу его над белокурой головкой. — Или на нимб? А может, на большую пиццу?
Протягиваю обруч мальчику, знаком показывая, что тот может его взять. Он широко улыбается мне и стискивает обруч.
— Ты глупая!
И тащит игрушку обратно на пригорок, не обращая внимания на мать, наклонившуюся, чтобы подобрать шапочку.
— Простите, — говорит она, стряхивая пыль с возвращенного трофея, — надеюсь, он вас не побеспокоил?..
Она прикрывает ладонью светло-голубые глаза.
— Нет, что вы, вовсе нет.
— Ой, ваша юбка…
Она с ужасом смотрит вниз.
— Ничего страшного, — смеюсь я, смахивая следы, оставленные обручем. — Я работаю с детьми, так что привыкла ко всяким неожиданностям.
— О, правда?
Она поворачивается спиной к мужу и белокурой женщине, стоящей чуть в стороне от фотографа с коробкой сока для мальчика. Няня, так я полагаю, где-то поблизости?
— Понимаете, семья уехала в Лондон на лето, так что…
— Мы готовы! — нетерпеливо окликает отец.
— Иду! — весело отзывается она и снова оборачивается ко мне. — Видите ли, — объясняет она, понизив голос, — нам как раз необходима женщина, которая согласилась бы помочь, хотя бы неполный день…
— В самом деле? Неполный день — это замечательно, потому что у меня в этом семестре большая нагрузка…
— Как с вами связаться?
Я роюсь в рюкзаке, пытаясь выудить ручку и обрывок бумаги, на котором и пишу номер телефона.
— Вот… готово!
Я отдаю ей ключ, и она незаметно сует его в карман платья, прежде чем поправить головную повязку в длинных темных волосах.
— Превосходно, — любезно улыбается она. — Была рада познакомиться. Я позвоню.
Она делает несколько шагов вверх по склону и тут же останавливается.
— О, до чего же глупо с моей стороны! Я — миссис N.
Я возвращаю улыбку, прежде чем женщина успевает занять свое место в затеянной фотографом живой картине. Солнце пробивается сквозь листву, бросая рябую тень на три силуэта. Ее муж, в белом костюме из ткани в крепированную полоску, величественно возвышается посредине, опустив руку на голову сына. Жена жмется к нему.
Блондинка выступает вперед с расческой, и малыш машет мне рукой, заставляя ее повернуться и проследить за его взглядом. Пока она подносит руку к глазам, чтобы получше меня разглядеть, я показываю ей спину и продолжаю свое путешествие через парк.
Бабушка приветствует меня в дверях. Сегодня на ней полотняный китель в стиле Мао Цзэдуна и жемчуга.
— Дорогая! Заходи! Я как раз заканчиваю свои тай-чи!
Она целует меня в обе щеки, крепко обнимает и качает головой:
— Солнышко, да ты вся мокрая! Хочешь принять душ? Нет ничего лучше, чем слушать, как бабушка перечисляет все прелести современного быта.
— Может, просто холодное обтирание?
— Я знаю, что тебе нужно.
Она берет меня за руку, сплетает свои пальцы с моими и ведет в ванную комнату для гостей. Я всегда любовалась, как маленькие лампочки антикварной хрустальной люстры освещают мебельный ситец глубокого персикового цвета. Но мои любимицы — бумажные французские куклы в рамках. В Детстве я устраивала под раковиной салон, для которого бабушка поставляла не только настоящий чай, но и темы для бесед с моими прелестными французскими гостьями.
Она сует мои руки под кран и поливает запястья холодной водой.
— Точки теплового равновесия, — объясняет она, садясь на унитаз и скрещивая ноги. И оказывается права: мне тут же становится прохладнее. — Ты ела?
— Завтракала.
— Как насчет обеда?
— Сейчас только одиннадцать, бабушка!
— Разве? Я на ногах с четырех. Спасибо Господу за Европу, иначе и поговорить было бы не с кем.
— Как поживаешь? — улыбаюсь я.
— Вот уже два месяца, как мне семьдесят четыре! Так и поживаю!
Бабушка становится в балетную позицию и приподнимает штанины.
— Это называется «сафо». Сделала сегодня утром педикюр в салоне Арден[12]. Как по-твоему? Не чересчур ли?
Она шевелит пальчиками с коралловыми ноготками.
— Фантастика! Ужасно сексуально! Ладно, как бы мне ни хотелось провести здесь остаток дня, придется тащиться в город и приносить жертвы Богам Обучения!
Я закрываю кран и театрально отряхиваю руки над тазиком. Бабушка протягивает мне полотенце.
— Знаешь, когда-то я была в Вассаре[13], но что-то не припомню таких бесед, какие вы, нынешние, ведете сейчас.
Она имеет в виду мою бесконечную историю тет-а-те-тов с администрацией Нью-Йоркского университета. Я плетусь за ней на кухню.
— Сегодня я готова. Захватила карточку социального страхования, водительские права, паспорт, ксерокопию свидетельства о рождении, все письменные извещения, полученные от них, и сообщение о приеме в университет. В этот раз мне никто не посмеет сказать, что я не хожу на лекции,
не сдала экзамены за последний семестр, не заплатила за последний год обучения, за пользование библиотекой, не имею правильного ИНН, номера социального страхования, адреса, нужных документов и что скорее всего попросту не существую.
— О-хо-хо… — бормочет она, открывая холодильник. — Бурбон?
— Неплохо бы апельсинового сока.
— Дети! — Бабушка закатывает глаза и тычет пальцем в стоящий на полу старый кондиционер. — Дорогая, позволь мне позвать швейцара, чтобы он помог тебе его вынести.
— Нет, ба, сама справлюсь, — заверяю я, отважно пытаясь подхватить прибор. — Ладно, что поделать, придется вернуться с Джошем и забрать это.
— Джошуа? — вопрошает она, поднимая брови. — Твой маленький синеволосый дружок? Он весит пять фунтов, да и то в мокром виде!
— Ну, если мы не хотим, чтобы па опять надорвался, все-таки придется обратиться за помощью к нему. Других знакомых мужчин у меня нет.
— Я каждое утро распеваю за тебя буддистские молитвы, дорогая, — заверяет бабушка, потянувшись к стакану. — Давай я наскоро приготовлю тебе яйца «бенедикт»!
Я смотрю на старые стенные часы.
— Времени нет, бабушка. Нужно добраться до университета, пока очередь к секретарю не протянулась по всему кварталу.
Она снова целует меня в обе щеки.
— В таком случае приводи своего Джошуа к семи, и я накормлю вас нормальным обедом, а то ты скоро превратишься в привидение!
Джош стонет и медленно переворачивается на спину, едва не теряя сознание после того, как роняет кондиционер У моей двери.
— Ты соврала! — натужно хрипит он. — Сказала, что это на третьем этаже!
— И что же? — удивляюсь я, привалившись к перилам и отряхивая руки.
Джош ухитряется приподнять голову ровно на дюйм.
— А то, что пролетов всего шесть. Два пролета на этаж, что, формально говоря, и составляет шесть этажей.