В конце концов папа отключился и посмотрел на меня.
– Тебе лучше? – спросил он.
Ага, значит, заметил все-таки, как я икала.
– Лучше.
– Ты уверена, что хорошо поняла меня, Миа?
Я кивнула:
– Ты принц Дженовии.
– Да… – Казалось, он что-то недоговаривает.
Я не знала, чего он еще от меня ждет, поэтому спросила:
– А до тебя принцем Дженовии был дедушка?
– Да…
– А бабушка тогда… кто?
– Вдовствующая принцесса.
Ого. Гм. Это многое объясняет.
Папа видел, что я туплю, но все еще поглядывал на меня с ожиданием и надеждой. Тогда я попробовала мило поулыбаться ему на голубом глазу, но это не сработало.
– Ну ладно. Что? – спросила я с тяжелым вздохом, сползая на стуле.
– Миа, неужели ты не понимаешь? – огорченно проговорил папа.
Я утомленно положила голову на стол. В «Плазе» вообще-то так себя вести не положено, но что-то я не заметила, чтобы Иванка Трамп за мной наблюдала.
– Нет… Наверное, не понимаю. А что я должна понимать?
– Ты больше не Миа Термополис, малышка, – сказал папа.
Поскольку мои родители не были женаты и мама была против уз патриархата, она дала мне свою фамилию, а не папину.
Я приподняла голову и озадаченно моргнула.
– Нет? Кто же я тогда?
И папа так слегка печально произнес:
– Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо, принцесса Дженовии.
Вот и хорошо.
ЧТО? ПРИНЦЕССА? Я – ПРИНЦЕССА?
Ага, конечно.
Ну какая из меня принцесса? Я настолько не принцесса, что, как только папа это сказал, сразу начала плакать. Мне было отлично видно собственное отражение в большом золотом зеркале на стене напротив – физиономия сразу пошла красными пятнами, как на физре, когда мы играем в вышибалы и меня заденут мячом. Ну разве это может быть лицо принцессы?
И вообще, видели бы вы меня. Да вы в жизни не встречали человека, который настолько не похож на принцессу! У меня совершенно никакие волосы – не гладкие, не кудрявые – и свисают на спину не ровно, а углом, так что приходится их коротко стричь, чтобы не выглядеть как знак «Уступи дорогу». И я не блондинка и не брюнетка, а что-то среднее, такой цвет называют русым или грязно-русым. Прелесть, правда? И у меня огромный рот, и плоская грудь, и ноги как лыжи. Лилли говорит, единственное, что во мне есть красивого, это глаза. Они у меня серые, но в тот момент они были скорее красные и узкие, как щелки, потому что я пыталась не реветь.
Принцессы ведь не плачут, да?
Папа принялся похлопывать меня по руке. Я, конечно, люблю папу, но он просто ничего не понимал и все говорил, что ему очень жаль, а я даже ответить не могла, потому что боялась разреветься еще сильнее. Он уверял, что все не так страшно, что мне понравится жить вместе с ним во дворце в Дженовии и что я смогу навещать своих друзей, когда только захочу.
Вот тут я не выдержала.
Мало того что я принцесса, так еще и должна переехать?!
Я даже плакать перестала – так разозлилась. Просто по-страшному. Меня трудно разозлить, потому что я не люблю ссориться и все такое, но если уж я выйду из себя, то берегись!
– Я не перееду в Дженовию, – громко сказала я.
Это правда было громко, потому что все японские туристы разом обернулись и посмотрели на меня, а потом зашептались между собой.
Папа остолбенел. Последний раз я кричала на него лет сто назад, когда они с бабушкой решили, что я должна попробовать фуа-гра. Да мне пофиг, что это считается деликатесом во Франции, я не желаю есть ничего, что когда-то ходило и крякало.
– Но, Миа, – начал папа, надеясь меня вразумить, – я думал, ты поняла…
– Я поняла только то, что ты врал мне всю мою жизнь. И после этого я должна к тебе переехать?
Прекрасно понимаю, что заговорила как героиня подростковых сериалов. Да я еще и повела себя так же – вскочила, опрокинув золотой стул, и выбежала из отеля, чуть не сбив с ног сноба-швейцара.
Кажется, папа пытался меня догнать, но я, когда захочу, могу бегать очень быстро. Мистер Уитон вечно пытается заставить меня участвовать в школьных соревнованиях, но это просто смешно, я ненавижу бегать без веской причины, а буква на дебильной куртке – на мой взгляд – такой причиной не является.