В том-то и дело, друзья, что при всех своих добрых намерениях нельзя просто деловым отношением выполнить свой жизненный долг. Надо в жизни какое-то время оставить и Богу, а самому отойти, поразмыслить и помолиться.
725
Надо в эти минуты, часы или дни даже прямо отказаться от самой желанной своей цели. Как это сделать – отказаться? Тут нужна целая школа жизни: не так нужно отказываться, как учил Толстой, из гордости оборвать связь с жизнью. Так надо отказаться самому, чтобы дело свое (продолжавшее делаться само собой) передать Богу, а Он бы за тебя делал, пока ты отдыхал. Тогда ты, возвращаясь к делу, получаешь готовое и радостно доделываешь и приходишь к желанной цели.
Беллетристику как таковую нельзя перечитывать, а можно повторять только поэзию и мудрость. Но читается беллетристика и пишется легче всего. Вот почему Алексея Николаевича Толстого, кажется, уже и нельзя больше читать: он читается и распространяется еще только на поверхности. Раз прочел человек и передал другому, и так все прочтут по разу и забросят автора навсегда. Беллетристика – это поэзия легкого поведения.
Настоящее искусство диктуется внутренним глубоким поведением, и это поведение состоит в устремленности человека к бессмертию. Никто не свидетельствует так о назначении живого существа к бессмертию, как все живущее в природе и дети. «Будьте как дети» – это значит живите как бессмертные!
Аскетизм и язычество противопоставляют друг другу в том смысле, что аскетизм есть отказ от своего свободного Хочется ради необходимого Надо, и наоборот – язычник живет, как ему хочется. Таким образом, у нас теперь есть по два понятия: аскетизма и язычества.
Один аскетизм – это когда отказываешься от своего святого назначения, от своего Хочется ради общепринятого Надо.
Другой, когда ради своего главного назначения, своего истинного творческого Хочется отказываешься от помехи своих низших страстей – творческий аскетизм.
Так точно есть у нас и два понятия язычества: одно трафаретно-церковное, другое творческое.
726
Но не будем много разбираться в этом.
Мы равно принимаем и аскетизм, и язычество, если они поддерживают в нас естественное устремление наше к бессмертию.
В природе нам дорого, что жизнь в смысле бессмертия одолевает смерть, и человек в природе подсказывает существование бессмертия и на том торжествует.
В природе осенью все замирает, а у человека в это время рожь зеленеет.
В природе жук просто жундит о бессмертии, а у человека – Моцарт и Бетховен.
Когда я один уезжаю на машине, я останавливаюсь где-нибудь в перелеске и выйду на опушку леса и сяду, а мотор молчит, то сердце свое я понимаю тогда, как мотор, и всего себя, как машину. И окруженный пустой тишиной знаю, что в глубине ее недоступной ведет мою машину неведомый мотор. Я его чувствую, как себя чувствую своими частями, и угадываю его желания, поступки.
23 Ноября. Тяжелое серое небо, легкий мороз. За городом лежит настоящая зима. В доме готовятся к встрече Шаховых, Раисы и Гронского. У Ляли грипп.
Начинаю только теперь понимать Чехова, он тоже, как майский жук, летел без-мысленно по назначению к бессмертию, но летел и как человеческий ракетный снаряд, ударил силой своего личного движения по неподвижному воздуху старого мира. У нас только теперь, когда видишь уцелевшую барыню в старомодной шляпке или что-нибудь такое из старого мира, по-чеховски сжимается сердце тоской. У него же это было тогда, и в этой тоске он летел вперед, и этим он был тоже пророком, хотя не прорек ничего.
Я понимаю, что жизненные силы, выходя из темной утробы земли, движутся к свету в пространство
727
бессмертия. И майский жук, тоже вырываясь из тьмы, летит... Но вот он с разлету в саду наткнулся на колючку проволоки и теперь напрасно шевелит всеми ножками, напрасно надеется, собравшись с духом, пустить с гудением в ход свои крылышки. Майский жук, назначенный к полету в бессмертие, теперь сидит на гвозде.
Иногда кажется, что и человек, тот настоящий большой весь-человек, тоже так летевший в бессмертие, был пронзен, и мы, все люди, во все времена сражаясь, и теперь, и в будущем – это все частицы частиц, летящие от взмаха крыльев пригвожденного бессмертного существа, летящие во все стороны времени тоже в бессмертие.
Если бы все было благополучно в природе, то зачем же жуку в его брачном полете быть пронзенным колючкой? Другой пролетающий жук не придает этому значение и летит, как бессмертный, но человек, проходящий по дороге, рассеянно взглядом попав на жука, вдруг остановился, задумался, осторожно и мягко, сжав его двумя пальцами, снял с колючки, подбросил высоко в воздух, и когда жук полетел, улыбнулся. Человек этот был бог и царь природы, он вернул жуку назначение и жук опять полетел, забыв свой род, полетел по назначению как бессмертный.