1930-е годы
24/II.
Погода мокрая всю жизнь была26.
Избалованные дети
Баловали, сами чувствуя вред. Ждали от ребенка увечий, прятали нож, определили в школу. Школа тоже смотрит на него со страхом — избалованный. Вышла за него замуж со страхом — избалованный. Он сам на себя привык смотреть со страхом и, боясь последствий своего гнева, не участвовал ни в революции, ни в контрреволюции так же, как и дети, которым он мог нанести вред. Все за ним ухаживают — последний избалованный ребенок остался. Так он и прожил всю свою жизнь счастливо, не свершив ни одного проступка, хотя тайно вожделел иметь страсти, хотя бы к собиранию почтовых марок.
Спекулянтка
В Мосторге, в очереди за мануфактурой, у женщины задавили на руках грудного ребенка.
Она упала в обморок.
Нашли в кармане ее паспорт, привезли ее,— в обморочном беспамятном состоянии,— домой.
26
Кто-то, по пытливости своей, от излишнего усердия, заглянул к ней под кровать. Комнатушка убогая, жалкая.
Под кроватью нашли у нее 80 метров шерстяной материи. Оказалось, что женщина с ребенком в руках добывала таким образом мануфактуру.
Церковь
Художник-архитектор жил в Песках и поблизости нашел редчайшей красоты церковь, которую крестьяне продавали на слом, за ненадобностью за 2 тысячи рублей.
Архитектор подговорил актера,— у него самого не хватало денег,— и они сообща купили ее.
А теперь, крайне растеряны, не знают, что и делать.
Жить,— будут считать попом. Забить и оставить,— тоже смущение. Кружок безбожников тоже смущен.
1935 год
11/III.
— Говорили, у Афиногенова, о портрете, сделанном с меня27. Жена Литовского28 сказала:
— С вас, Всеволод Вячеславович, лучше всего карикатуры делать.
12/ III.
— Кома считает,— т.к. приносят много рукописей,— что вся Москва состоит из писателей. Подъезжаем к Большому театру на “Три толстяка”29. Кома вылезает из автомобиля, видит толпу и говорит:
— Расступитесь, Всеволод Иванов приехал, а то он все ваши Рукописи выкинет!
14/ III.
— Вчера приходил молодой человек с рукописью. Приехал с Украины, привез стихи, незнакомый.
— В стихах вы, тов. И[ванов], мало понимаете, я их покажу Безыменскому. Мне надо у вас переночевать и узнать адрес Безы-менского и Д.Бедного. Ну, как в Москве живется?
Когда я сказал, что мне надо работать и разговаривать неког-
27
да, он необыкновенно быстро повернулся и ушел. Видимо, срепетировал развязность, но не соразмерил ее с тем смущением, которое я в нем вызвал.
Третьего дня приходил другой паренек, который требовал, чтобы я его усыновил, так как он сирота, а кроме того, немедленно надо выдать ему ботинки, так как выдавал же ботинки Всеволоду Иванову, некогда, Максим Горький30.
— Сколько же вам лет,— спросила его моя жена.
— 28.
— Но ведь ботинки М.Горький давал, когда уже читал его рукописи, рассказы?
— Если б у меня рассказ был, я бы и так получал деньги.
1936 год
13/VIII*. Алма-Ата
В Чимкенте встретил нас Мусрепов, автор “Кыз-Жибек”31. Всю ночь играли в соседнем купе в карты казахи. А в моем купе, с лицом вдохновенным, хотя и заметно лысеющим, утешал свою жену Вл.Власов, композитор, едущий во Фрунзе устраивать киргизскую оперу32. Киргизию сделали, согласно Конституции, 11-й Союзной Республикой, и там, видимо, завидуя Казахстану и его успехам театральным в Москве, решили создать,— к 38-му году, когда будет в Москве театральная декада33,— оперу и балет. Лучше б им заняться драмой,— а то может сорваться. Впрочем, они хотят показать “Манас”34. Это, конечно, очень любопытно. Глядишь — удастся. Для музыкантов теперь, должно быть, здесь “золотая лихорадка”. Жена музыканта весьма не одобряет расчетов мужа, но парню хочется славы — желание законнейшее — и он непрестанно жалуется, что уже взятые и принятые оперы в Москве не ставятся по два и по три года; халтурить же и сочинять песенки он устал, к тому же он работал во 2-м МХАТ. Тут вспомнили Берсенева, Гиацинтову в последней ее роли и негласно пожалели, что театра нет35. Разговор, однако же, был совсем бессвязный, ибо жара была нестерпимая и музыкант, стесняясь ходить по вагону в трусиках, лежал на верхней полке, обливаясь потом.