Боюсь, что я навредил ему: его считают браконьером.
— Козлов можно, рыбу можно, а изюбрей нельзя.— Надо подкармливать зверей остатками от сельского хозяйства.
— Какие остатки? Откуда? — спрашивает с недоумением Никонов.
Тот стоит на своем:
— Молоко. Масло.
И ужасно ругает питомники чернобурых лисиц, которые пожи-
453
рают много мяса, а мех у них плохой, вытертый, хотя и убивают зимой.
Охотоведу платят 600 руб., а он получает на Западном руднике 2600. Он бранит, что ему не дают проявить инициативу.
Сегодня выписывается из больницы Павел Гамов, наш спутник по Меньзе.
Обещал еще раз прийти Марк Осипович, но, конечно, не пришел, по-видимому, заложил.
16. [IX]. Чита.
Уложил камни. Получилось не так уж много, как предполагал. Я даже беру оставленные в прошлом году. С утра было пасмурно, сейчас разыгралось. Ночь холодная. Узнаю, как — билеты и, может быть, завтра-послезавтра уеду. Поезд отходит по московскому времени в 8.50, по местному — вторник, 18-го, 3 часа утра; по-видимому, уеду. Все.
18 сент[ября].
Поезд Пекин—Москва. Еду пока что в приятном одиночестве: впервые за полтора месяца Гоша, подаривший мне две медвежьих шкуры, сказал: «Вам, наверное, скучно будет ехать одному?» — «О, да!» — ответил я,— и солгал. Я с печалью думал, что могут быть спутники. Подъезжаем к Петровску-Забайкальскому, вспоминаю смерть зайца. Никто не верит, что это правда — что зайца поймали руками и что он умер от разрыва сердца, даже Павел Гамов, ездивший с нами. Мы его повидали вчера в домике, который уже «списан» как несуществующий. Груз у меня велик, быть может, самый большой, чем когда-либо,— и все камни. Гоша вчера говорит: «Вам пора уже переходить на собирание шкур», а сам выспрашивал название горы возле деревни Живая, чтоб собирать [там] халцедоны! Пасмурно за Яблоновым хребтом. Тайга очень красива: много золота, холодно, по-видимому, весьма: всюду, где люди — костры. Через скошенное поле, где кучи соломы, бурят в халате и шляпе ведет корову; баба подгоняет. Ремонтные рабочие — девушки, в теплых куртках и брюках, с подкрашенными губами, холодно и недружелюбно смотрят на мчащийся поезд.
Идем берегом Байкала. Желтое, рыжее, медное всех оттенков — березы —- среди темно-зеленых, почти синих сосен. Ручьи
454
коричневые, не грязные, прозрачные, как по-своему прозрачен турмалин, точно настояны на листьях. Байкал у берега грязен от ручьев и речек, но дальше он чист. Волна. К сожалению, много туч, солнце выглядывает редко. Кое-какие вершины гор у Байкала покрыты уже снегом, а подножья — рыжие. Дальше, перед подъемом поезда в горы, во вторую половину пути мимо Байкала,— дождь. Видны только березы, да обгорелые черные лиственницы, да болото, да грязная колея дороги с лужами и брызгами дождя. Закатный желтый свет лежит на всем этом, но не красит он природу. Гор не видать, да и Байкала — полоска с волнами, берег с выброшенным темным сучковатым плавником. Поезд покачивает, постукивает, мелькают березы в полосах дыма, ложащегося на окна, гудок,— и все!
Человек сомневался — нужен ли, талантлив ли, семья нуждается ли в нем? Оказалось, очень нужен. И он счастлив:
— Может быть, если человеку говорить, или он, невзначай, узнает — лучше всего невзначай,— что он нужен, может быть, было бы больше счастл[ивых] людей?
19. [IX].
Поезд. Где-то между Иркутском и Красноярском. Проснулся от гигантского барабанного боя — во сне видел воздушную тревогу, налет американских бомбардировщиков, улицы города, наполненные испуганным народом и людьми в белых повязках (по-видимому, распорядители), тоже испуганными. Я шел с кем-то из друзей. Оба мы были в бобровых длинных шубах. Почему? Сон.— Облака. Проглядывает солнце, день и светлее и теплее вчерашнего. В вагоне венгры, шумные немцы с ребенком и также вьетнамцы: вообще-то всего человек пять; в Иркутске сели еще двое: вот и все. Я пока один, авось еще дотяну ночь, а там уже, если и сядет кто, пустяки. Я устал. Болела спина, голова; сейчас немножко отлежался, стало хорошо. В общем-то, как мне кажется, деревья здесь с более короткими ветвями, чем у нас. От тесноты? Очень красивы алые осины, только их мало.
Я все вспоминал фамилию нашего шофера, сейчас вспомнил. Юра Рыбкин.
Секретарь Красно-Чикойского райкома Павел Степанович Котов.
455
20. [IX]. Утро.
В Красноярске вчера посадили мне спутника, пожилого, лет пятидесяти, геодезиста, проработавшего, как у них говорится, «в поле» двадцать пять лет. Болтун он ужасный, к тому же сильно выпивший, но даже болтун, при двадцатипятилетней работе, способен сделать кое-какие наблюдения. Он рассказывал кое-что любопытное об эвенках, но немного (хочет, по-видимому, писать книгу — они все пишут, поэтому скрывает свои наблюдения), а все больше бранил писателя Федосеева, который, по его словам, мошенник и вор. Может быть. Но к книгам Федосеева это не имеет ни малейшего отношения. Рассказывал, сколько он зарабатывает — 130 дома и 600 в «поле». Не то двое, не то трое детей, скопить деньги для туристской поездки трудно. Помимо того, что он пьет,— что очевидно,— тоже очевидно, что он гастроном. С каким смаком описывал он вкус разных рыб,— гоголевскому Петуху впору! Говорит быстро, многих слов не поймешь,— утомительный господин,— я почувствовал облегчение, когда он слез в Новосибирске. Здесь, к моему удовольствию, никто не сел, еду один,— и если в Омске кто-то и подсядет, все же я отдохну. Пасмурно, дождя нет, но дороги мокрые. Буровато-желтая степь с купами желтоватых берез. По-своему сумрачно-красиво. Поезд идет быстро, не затрудняя себя остановками.