С жильем Ваньке повезло. Сначала она расстроилась, когда узнала, что сказочная дешевизна сдаваемой комнаты обусловлена тем, что жить придется в одной квартире с хозяйкой, церемонной дамой пенсионного возраста с неизменными крупными серебряными серьгами в ушах и с именем учительницы из анекдотов и мультиков — Мария Ивановна. Такие люди зачастую ждут от квартиросъемщиков не только и не столько прибавки к пенсии, сколько способности выслушивать на кухне истории из их долгой жизни. Как раз этого Ванька и боялась. Но опасения чудесным образом не оправдались. Марья Ивановна, неожиданно для всех, на седьмом (как проболтались соседи) десятке, буквально за неделю устроила свою личную жизнь и переехала к любимому, оставив в полное распоряжение своей жилицы двухкомнатную квартиру. Конечно, одна комната была заперта, конечно, в кухне подтекала батарея, в окна сифонило из всех щелей, полы рассохлись, а плита не отмывалась. Но все это были сущие пустяки, по сравнению с возможностью впервые пожить одной.
Сразу после отъезда новобрачной, Ванька, исследуя без боя доставшиеся ей территории, наткнулась на неизвестного происхождения архив. На тот момент он представлял собой несколько потрепанных тетрадей и стопки бумаги, перевязанные нитками. Вытащив одну, наугад, поняла, что многое попорчено водой. Видимо, квартиру когда-то заливало, а старую макулатуру, понятно, никто спасать не торопился. Надеясь в глубине отказывавшейся взрослеть души, что обнаружила бортовые журналы затонувших испанских галеонов с золотом инков или, на худой конец, самые откровенные, неопубликованные письма Маяковского к Лиле Брик, достала несколько листочков из середины. Мелким, но простым и четким, без завитушек, почерком было написано:
«А возвращаться домой после спектакля лучше одному, чтобы дать возможность персонажам доиграть в твоей голове то, что они не могли показать всему переполненному залу. Да, и билет может валяться на трюмо сколько угодно».
Дальше была пропущена строка, и следующий абзац не имел никакого видимого отношения к предыдущему:
«Разбитую чашку не склеишь? Не правда, проще простого. Иначе — я остался бы без работы. Шов будет почти незаметным и прочным, гораздо прочнее остального. Я заметил, что хозяева частенько любят починенные вещи больше новых. То, что казалось потерянным дороже, то, во что вложен труд — крепче»
«В яблоке из папье-маше много слоев. Мы не знаем, что пришлось склеить, чтобы получилось то, что мы видим перед собой. Про себя мы, наоборот, прекрасно помним, что склеивалось, но плохо понимаем — что же получилось в результате»
— Ишь, ты, — улыбнулась девушка, — вот, значит, как выглядели блоги до изобретения интернета.
Осторожно, чтобы не развалить, перетащила бумаги в комнату. По дороге споткнулась о взгорбленную половицу, «ценный груз» удержала над головой, как алкаш бутылку.
— Ах, ты ж, склейщик…, мать твою…!!!
Так в её «девичьей светелке» появились дневники Склейщика чашек. «Дневники» — потому, что других аналогов она придумать не смогла. Правда, числа проставлены не были. Автор писал, когда вздумается, что придет в голову, не заботясь о связности и единстве стиля. Четкий почерк превращался порой в неразборчивые каракули, записи о доходах-расходах сменялись личными наблюдениями, философскими опусами, а, иногда — вообще, ни на что не похожими отрывками. Один из них, расшифровку которого она начала пару недель назад, а потом забросила, и ждал её сегодня на рабочем столе.
Как настоящая исследовательница, она не торопилась. Заварила чай со смородиновым листом, переоделась в домашние шорты и клетчатую рубашку, достала две ручки и большую «амбарную» книгу, которую, специально для этого притащила с работы, и пробежала глазами уже переписанное. Сначала шла короткая запись:
«Устал объяснять любимым соседям, что я не занимаюсь обувью! Какими словами им объяснить, что я не «взгляну на каблучок» и не «подклею малому ботиночки». Иногда думаю, что проще научиться, чем отбрехаться»
И сразу, без «пробелов» длинный кусок несвязанного с предыдущими записями текста:
«Когда-то я, просто, танцевал вместе со всеми в пещере возле костра. Я был и непрерывно наслаждался этим бытием, кружась в общем хороводе, распадавшемся только для того, чтобы обновиться в сию секунду совершившемся ритме.
Наш космос был прекрасен, его изменчивость служила залогом его постоянства, мы двигались вокруг горячих всполохов, а клочкастые тени повторяли наши движения. И, вот, однажды, они перестали это делать. Не помню, кто первый заметил, что рисунок танца на стене, не совсем совпадает с нашим, но вскоре это стало очевидно для всех. Послушные некогда тени бесновались в дикой пляске, хаотично, как летучие мыши, потревоженные во время сна. Мы пытались не обращать внимания на ошалевшие пятна, но это было не просто. Неожиданное соседство смущало и пугало своей необъяснимостью. Мы были растеряны, и вздохнули с облегчением, когда они, наконец, исчезли. Их просто не стало, а мы постепенно вернулись к танцам, прекрасным в своем совершенстве.