— Понятно! Ну, раз, такая встреча, может кофейку, или чаю, или еще чего-нибудь? Я, как говорится, угощаю!
— Эй, дядя, — забеспокоился хозяин аттракциона, ты, может, сыграть желаешь? Так дама в очереди первая.
— Да! — поддержал его «брат-близнец», неизвестно откуда возникший, одетый, явно, на том же вещевом складе, что и катала, — не мешай людям отдыхать, отец.
— Вот, почему говорят, что масло вредно для здоровья, — вздохнул Гера и наклонил голову, прижав подбородок к груди.
Тезка великой поэтессы уплетала пирог с капустой и вины за произошедшее, явно, не ощущала. На её живом остроносом лице врожденное ехидство боролось с хорошими манерами. Ехидство победило и заняло территорию, растянув рот до самых ушей.
— Красота! А завтра будете еще ярче и привлекательнее!
Гера потрогал языком распухшую губу.
— Да не лижите Вы её, только хуже сделаете. Приложите лучше к брови холодненькое.
— Да, ладно, — отмахнулся Гера, — истинную красоту ничем не испортишь. И ближайшее «холодненькое» сейчас на Шпицбергене.
Он чувствовал, как начинает заплывать подбитый глаз. Пошевелил пальцами правой руки и достал из кармана папиросы.
— Здесь не курят.
— Я понял. Это — машинально.
— Съешьте пирожок. Еда тоже успокаивает.
Кондитерская, в которую они зашли, была почти пуста, несмотря на броскую вывеску и приятный, выполненный в бело-голубых тонах интерьер. Причиной тому были, вероятно, заоблачные цены и отсутствие зала для курящих. Герасим, выросший в советское время, тоже не понимал, как можно купить ребенку булочку с корицей по цене комплексного обеда. Но, с другой стороны, не приглашать же было девушку в полуподвальную разливуху, какие она видела, вероятно, только в старом, постперестроечном кино.
— Я с капустой не люблю. Трава с булкой.
Его визави уставилась на внутренности пирожка. Смотрела она минуты полторы, как будто пытаясь переосмыслить свое незрелое отношение к пирогам, еде вообще и процессу питания в целом. Руки у неё были маленькие, с тонкими пальцами. Не женские, а скорее детские. Этакие любопытные «цапалки».
— Возьмите сосиску в тесте, — очнулась она, — здесь сосиски вкусные.
— Да, ну…, — Гера улыбнулся правой стороной рта, — я анекдот по этому поводу вспомнил: «Мальчик спрашивает маму: «Мам, а мороженное полезнее, чем сосиска?» А она ему: «Сыночка, сейчас даже покурить полезнее, чем сосиска!»
Девушка смеялась долго и с удовольствием. Смех у неё был не громкий, но очень заразительный. Исчезла напускная «взрослость» и настороженность, из-за которой он, тогда, у подъезда, принял её за испуганную курьершу.
— Ясно! — резюмировала она, — Хотите здоровеньким помереть!
— Почему бы нет?! Всё лучше, чем гастроэнтерологии загибаться.
— Ха! С таким темпераментом, Герасим Михайлович, Вам светит, скорее травматология.
— Какой к чертям собачьим темперамент?! — справедливо возмутился Гера, — Я за маслом шел, никого не трогал, и меня не трогали. И тебя бы я не заметил, если бы ты не сунулась, как дура, в эту идиотскую игру!
— Простите, Вы сказали: «дура»? Или мне послышалось?
— А как еще сказать? Показали же все это по телику и на Ютюбе тысячу раз для особо одаренных! Он бы из тебя все деньги вытряс, бестолочь!
— Между прочим, Герасим Михайлович, я не собиралась деньги ставить!
— Да, что ты говоришь?! Никто не собирается, а потом ставят, как миленькие. Они же профессионалы. На таких любопытных девочек все и рассчитано.
— У меня и нет их с собой, денег-то!
— Не важно! Какие-то есть! Вот, их бы и вытащили! Ты бы оглянуться не успела, как без штанов осталась бы. Хотя…, — Гера, взял секундную паузу, — такие шаровары, все равно, сейчас никто не носит!
— Ну, знаете!
Задетая за живое обладательница джинсовых бриджей по-жеребячьи мотнула головой, так, что тягучие капли молочно-шоколадного коктейля сорвались с конца полосатой трубочки и разлетелись по сторонам.
— Ой!
— Вот, тебе и «ой», — Гера уныло смотрел на свою грудь, — извините, пожалуйста, — пропищал он тоненьким голоском, — что я, такая растяпа, испортила Вам рубашку, которую Вы, наверно, всю ночь стирали, все утро гладили.
Он закашлялся. Его спутница молча протянула ему бумажную салфетку.
— Никогда не извиняешься, да?
Салфетка, разумеется, не спасла, только усугубила.
— Раскаиваться в ошибке, значит добавлять к уже совершенной еще одну.
— Надо же! Бухгалтерша, цитирующая Ницше!
— Не более удивительно, чем швея, избивающая молодых бизнесменов.