Читаю воспоминания Коковцева и нахожу в них подтверждение как выше приведенному, так и моему, ожидаемому о нем, представлению, составленному после прочтения первых собственных его автобиографических строк, в которых упоминается о «44 годах, без всякого перерыва, пребывания на государственной службе». Начав с кандидата на штатные должности одного из департаментов Министерства юстиции и прослужив всю жизнь в чиновничьем мире ханжества, подобострастия и «соревновательного» движения вверх по ступеням карьерной лестницы, не зная «живой» жизни, он не мог выработать в себе ни настоящей предприимчивости, ни достойной большого человека самостоятельности. Вся энергия, весь его творческий природный потенциал ушли фактически на «представительство» в мире власти и ее ближайшего окружения.
Именно поэтому девять десятых мемуарного труда Коковцева состоит из описаний его встреч с разными деятелями, и более всего с Николаем II и другими царствующими особами, немедленных после этого подробнейших записей, дабы, упаси бог, ничего не упустить, не забыть и не исказить ему при беседе сказанное и передать еще «над-лежашим образом» свои верноподданнические чувства. И все это вне естественной реакции нормального человека на мерзостную придворную обстановку, роскошь, мишуру и бездеятельное пребывание в них многочисленного сословного семейства, даже вне весьма наглядной и образной при этом собственной демонстрации нам ограниченности и тупости государя, который у него только и делал, что постоянно принимал мало взвешенные или вовсе ошибочные решения, причем не только в намерениях, а и в виде подготовленных актов и подписанных им рескриптов.
Несколько тому примеров.
Государь, в связи с распространяющейся в печати критикой двора за связь с Распутиным, предлагает Коковцеву «подумать об издании такого закона, который бы давал правительству известное влияние на печать, которого у нас совсем нет». Коковцев в ответ столь же витиевато разъясняет ему, «что издание такого закона, который давал бы правительству в руки действенные средства воздействия на печать, – нам не удастся, потому что Дума никогда не решится облечь правительство реальными правами относительно печати, не пойдет ни на какие ограничения свободы печатного слова из простого опасения встретить обвинение себя в реакционности и еще того менее пойдет на такое ограничение, которое проповедуется некоторыми людьми, как требование крупного денежного залога, с правом обращать на него взыскание за нарушение постановления о печати». И государь, по словам Коковцева, проникшись его убедительными доводами, «как-то незаметно прекращает этот разговор и переводит его на другие менее острые темы».
Другой случай. Государь обиделся на Думу и ее председателя Род-зянко. Коковцев наставляет его: «Ваше величество, переборите ваше минутное личное нерасположение к Родзянко, если оно у Вас существует, так же как и чувство раздражения к Думе, не давайте новой победы тем, кто будет только торжествовать в случае Вашего разрыва с Думой, и дайте мне возможность посчитаться с кем следует открытым образом и в комиссиях, и в общем собрании Думы». Далее он предлагает государю послать Родзянко записку такого содержания: «У меня решительно нет свободной минуты. Прошу Вас прислать мне Ваши доклады. Я приму Вас по моем возвращении». Государь тут «повеселел, взял мой набросок и сказал: «Вы опять меня убедили, я готов послать Вашу записку. Вы правы, лучше не дразнить этих господ…».
Витте ходатайствует перед его императорским величеством о выделении ему по случаю «тяжелого положения» единовременного пособия в сумме двухсот тысяч рублей. После сверхпространного, как обычно, доклада Коковцева по сути данного вопроса, государь спрашивает: «Так что, нужно просто отказать Витте или даже ничего ему не отвечать?». Нет, опять наставляет Коковцев: «Нужно, напротив, исполнить эту просьбу и дать графу Витте то, о чем просит, будет более правильным ответить милостью на обращенную просьбу и лучше выдать эти деньги, нежели отказать в них, хотя бы для того, чтобы каждый знал, что государь не отказал своему долголетнему министру, оказавшему государству большие услуги…» и еще чего-то в том же духе. Государь, конечно, все это «безусловно» оценил и сказал: «Вы правы, пусть будет по-Вашему, только не подумайте, что граф Витте скажет вам спасибо за ваше заступничество, – он вас очень не любит, но я непременно передам ему, если увижу, что вы склонили меня исполнить эту просьбу».