Накануне назначенного дня совещания вечером мы с Дроздец-кой приехали в Тагил, а утром вместе с Губертом собрались в номере гостиницы и занялись подготовкой соответствующего документа на базе заранее мною еще дома сочиненного его чернового варианта. Москвичи с Лауром задерживались и собирались прибыть только завтра. А потому мы втроем, будучи давно уже полными единомышленниками во всем, что касалось данного объекта, его проектирования, строительства, пуска и освоения, его преимуществ и недостатков, быстро обсудили мой черновик, сколько-то подправили и напечатали в виде проекта общего комиссионерского решения. А назавтра положили проект на стол перед Лауром и остальными членами команды, представив его как плод нашей «напряженнейшей» вчерашней работы, проделанной нами, дабы не терять зря времени, а также упростить и ускорить работу группы в целом.
Лаур взял наш документ в руки, но, не дочитав и первой страницы, высокомерно изрек, что здесь все написано совсем не то, что требуется. Я примирительно с ним согласился. Что, возможно, и так, но что мы вчера в спорах при подготовке данного проекта полностью выдохлись и что у нас нет никаких свежих мыслей. Но если они есть у Густава Карловича и уважаемых остальных членов, мы предлагаем их сформулировать в письменном виде, а далее обсудить и принять. Лаур, как я рассчитывал, «клюнул» и тут же схватил чистый лист бумаги, услужливо ему поданный Дроздецкой. Достало его, как и Семенова, на одно первое слово. Произошла длительная пауза, после которой он попытался было пуститься в устные рассуждения, причем настолько убогие, что они едва ли могли быть перенесены на бумагу даже нашей, никем непревзойденной по таким случаям, Дроздецкой, а уж, тем более, самим Лауром. Я постарался насколько возможно вытащить его из весьма неприятного положения, к месту и не к месту ему поддакивая и успокаивая сложностью проблемы и что мы вчера в длительных разговорах и спорах якобы прошли через то же самое, пока не остановились, как нам кажется, на наиболее целесообразном варианте заключения с точки зрения его желаемой полезности. А в заключение привел еще и свою концепцию подхода к содержанию подобных документов.
Проект был принят без замечаний, подтвердив еще раз и мое мнение о неплохом, но недалеком, мужике – Лауре, и мой не раз проверенный на практике «способ» принятия взвешенного и по-настоящему делового решения по представленному на обсуждение проекту, сочиненному тобой заранее в спокойной, чаще ночной, обстановке.
24.04
Был на юбилейном вечере у Лены Муравьевой (Сигачевой), по случаю ее 50-летия. Вот что я там сказал в ее адрес.
«Просто не могу не обратить свое, свойственное людям моего поколения, ностальгическое внимание к истории тех дней, не будем подчеркивать их время, когда появилась на свет виновница нашего сегодняшнего торжества. Появилась в семье хорошо мне знакомой, глава которой стал затем близким моим другом. Так что эту даму, можно сказать, я знаю с пеленок, росла она полностью на моих глазах. Хотя должен заметить, что нет более быстрого процесса, чем рост и становление «чужих» детей, особенно, благополучных детей. Они вдруг, совсем неожиданно, начинают ходить и говорить, затем также незаметно поступают в школу, ее оканчивают и оказываются студентами, женятся и заводят собственных детей, а те уже, и вовсе мгновенно для нас, проходят по еще одной, уже своей, земной дороге.
Наша Елена образцовейший тому пример, ибо за все прошедшие годы я ни разу не слышал, не ведал ни об одной хотя бы самой малой «проблемке», связанной с ее движением по жизни. Причины? И тут я не могу не остановиться еще на одном основании, уже несколько философского плана.
Кажется, Джон Милль подразделил так всеми нами желаемую свободу на две ее категории: на свободу – freedom, т. е. «свободу для», и свободу – liberty, иначе «свободу от». Первая из них, благородно адресованная к интересам и благополучию других, была взята на вооружение Октябрьской революцией, после которой этим другим оказалась одна власть, а все остальные – одержимым «фридомской» свободой большинством. Вторую, через 70 лет, взяли на вооружение демократы. И, совершив фактически контрреволюцию, устроили для власти и ее опекающих «либертийскую» свободу, теперь не только по делу, но и на словах, от каких-либо забот и обязанностей по отношению к тому же вновь обманутому большинству. Как ни странно, но есть еще, ранее широко рекламированная марксистами, свобода как осознанная необходимость, как нечто, в моем понимании, подчиненное здравому смыслу оптимального движения человека по жизни.