Помню, как во время нашего переезда на новую квартиру он вместе со Стасом Карлинским, помощь которого была весьма сомнительной, в один присест затащил на третий этаж пианино, ободрав, правда, при сем все у него углы и все стены в подъезде.
Удивительный был человек. Постоянно излучал доброту и любовь, насыщая вас тем же. Вечно носился с какими-то свинтопрульными идеями: то несколько лет как автоматизировать смену клейм в клеймителе; то как устроить кулачковый привод шагания балок; то как сочинить новую более совершенную систему смазки или гидропривода. Думал сам, заставлял думать вас, и при этом действительно получалось что-то путное. Сердиться на него было невозможно, любое замечание он воспринимал настолько уважительно, сопровождал его такими умилительными дифирамбами в адрес критикующего, что тут же вызывал не возмущение, а некое даже ваше умиление. До конца дней своих сохранял, мало кому свойственную в зрелом возрасте, способность видеть мир детскими глазами. Только за одно это Кузнецова нельзя было не любить. И, кажется, так относились к нему все, кто его знал, без какого-либо исключения. Вечная ему память.
12.08
Вчера упомянул еще одну фамилию – Балабанова. Надо о нем кое-что сказать дополнительно.
С Димой я никогда непосредственно по работе связан не был, но из разных источников знал, что он слыл тяжелым человеком, весьма не в меру настырным, очень резко отзывался о всех своих начальниках, да и многих других, постоянно пребывал в каких-то непонятных конфликтных ситуациях, и потому, или по своим собственным желаниям (это я установить так и не смог), вечно отрабатывал где-либо на стороне: на посевных и уборочных, на сенокосах, на разных стройках и даже на борьбе с лесными пожарами.
Мы с ним близко сошлись по причине любви к местным, под субботу или воскресенье, лесным походам. В них он был отличный для меня компаньон и по своим знаниям ближайшей округи, и по всему остальному, что связано с таким времяпровождением. Мы ходили обычно только вдвоем, и похоже, ему это также нравилось. Вероятно, в силу моего лояльного отношения ко всяким человеческим недостаткам и отсюда объективной оценки людей. Кроме того, импонировало ему мое всегдашнее естественное, как говорят от души и сердца, восхищение чужими способностями людей что-либо делать лучше, чем я сам.
В части походов, он отличался: способностью свободно и безошибочно ориентироваться, причем даже там, где он до этого не бывал; найти удобную и красивую стоянку для ночевки с водой и готовыми дровами; умело и быстро в любую погоду разжечь костер; нарезать мягкого, густого лапника и устроить постель; выйти на будто ему давно известное ягодное или грибное место; наконец, просто рассказать что-нибудь для тебя новое, или давно забытое, из мира природы и лесной жизни.
Мы исползали с ним северные окрестности Уралмаша в округе 50-ти километров вдоль и поперек (однажды даже на лыжах) либо вдоль дорог, либо поперек их: например, с железной дороги на шоссейку или с одной из них на другую. Но особо запомнился один с ним необычный, специально нами для хохмы разыгранный поход, причем в другой стороне Свердловска.
Лет двадцать назад ноябрьской осенью с пятницы на субботу мы организовали экскурсию на Михайловский завод посмотреть там новый фольгопрокатный стан. С Димой заранее договорились: ничего никому не говоря, на обратной дороге, оторваться от компании и отправиться в лес. Так и сделали. Отъехав от Михайловска километров 15 (на карте там была маленькая речушка), под известным предлогом, всеми тут же поддержанным, остановили автобус. Когда все сбегали по нужде и стали рассаживаться по своим местам, последним залезавшим мы открылись и попросили передать остальным, что остаемся и дальше будем добираться самостоятельно. Наше заявление было принято за шутку и потому долго нас уговаривали, удивляясь нашему упорному розыгрышу их. Даже сделали попытку, в порядке поддержания нас и себя в таковой игре, сколько-то отъехать и вновь остановиться. И только окончательно убедившись в том, что мы не шутим, завелись, махнули нам и тронулись в путь. Какие там у них были дальше пересуды, не знаю, но какими-то впечатлениями по поводу нашего сумасбродства наверняка по дороге между собой обменялись.
Мы же с Димкой дождались, когда автобус наконец скрылся за поворотом, быстро скатились с горки и метров через 300 – 400 действительно выскочили на маленькую речушку, прошли еще столько же вдоль нее, нашли подходящее местечко и разожгли огромный кострище. С величайшим удовольствием поужинали, попили чайку, вдоволь насиделись у костра и наговорились, вспоминая все, что можно по таким случаям вспомнить, в том числе розыгрыш и представленную нами в лицах реакцию на него наших попутчиков. Затем, как обычно, нарвали лапника, разгребли костер, улеглись на нем и, глядя на ночные звезды, еще сколько-то, уже умиротворенно, помечтали вслух о прелестях и смысле жизни, прежде чем крепко заснуть.