Это, безусловно, способствовало скреплению компании. Но оказалось, что и в походах мы обнаружили многое друг в друге, работавшее в том же направлении. Среди нас по складу характера было два ведущих и два ведомых, так что каждый имел возможность «проявить» свои природные слабости. Будь одни ведущие или наоборот, – не думаю, что была бы более приятная команда. Мы любили посидеть у костра с кружками, но были тогда все, без исключения, весьма умеренны в питии, а это немаловажный фактор при длительном совместном пребывании на природе. В молодые годы, когда еще некуда было направить избыток энергии, с удовольствием резались в карты, начинали походную пульку обычно в первые часы отъезда, продолжали, по обстоятельствам, в лодке и расписывали окончательно, подъезжая обратно к родному Свердловску. Хорошо вписывались в группу и дополняли друг друга и по прочим своим интересам и привычкам.
Соколовский оказался рыбаком до одержимости и ловить рыбу начинал первым в любых «зверских» условиях и любого ее качества, вплоть до мальков. Изначальный походный завтрак обычно у нас состоял как раз из сковороды этих зажаренных малявок (вроде, даже нечищеных), выловленных Олегом ранним утром при явной неудобице и злющем комарье.
Кроме этой «святой» обязанности он, как настоящий рыбак, был непревзойденным рассказчиком и вралем. Врал бесподобно, входил мгновенно в роль и верил самозабвенно во все рассказываемое. При малейшем проявлении сомнения, немедля начинал уверять нас в истинности с ним случившегося, им увиденного, пережитого и старался подтвердить последнее, с еще большей убежденностью, какими-либо дополнительными свинтопрульными подробностями. Настолько, что не верить было не то что невозможно, но и не хотелось из-за доставленных минут удивления.
Или часов ловли рыбы с лодки ему не хватало, или его возбуждали им воображаемые прелести такового занятия в другом месте, в других условиях, но как только мы приставали к берегу, он норовил тихо увильнуть от «общественных» обязанностей и смыться с неизменными своими удочками и спиннингом. Возвращался он, как правило, с опозданием: к обеду, ужину либо отчаливанию от берега, вечно искусанный, в зависимости от времени, комарами или оводами, а если по раннему лету, то и клещами. В последнем случае приходилось его раздевать догола и вытаскивать их из самых интимных мест. Сердиться на него было невозможно: настолько все у него получалось естественно, непреднамеренно.
Когда же он выматывался за день, то при остановке (а остановиться мы старались в наиболее привлекательных местах, на открытом высоком берегу с хорошей полянкой и веселым светлым вокруг нее леском), выбравшись из лодки, немедля и нахально растягивался на травке. Однако нас столь эгоистическое поведение особо не расстраивало, поскольку позволяло занявшимся костром, установкой палатки или заготовкой дров через пять-десять минут «честно» заставить его чистить картошку или пойманную им же рыбу.
В плане всяких мелочей – будь то кухонная работа, спасение в ледяной воде чьей-либо зацепившейся блесны или даже добывание меда из дупла диких пчел с вполне понятной их реакцией, – Соколовский был безотказен. Подобное никому из остальных было явно не свойственно. Мы, с эгоистическим намерением, вовремя стремились занять себя «благородными» делами.
В отличие от Соколовского, Виталий был аристократом. Никаких удочек (в походах) он не признавал – только спиннинг! Он не бросался за рыбой, не познав и не почувствовав «духа» реки, ее особенностей. Больше, настраивал себя сразу на впечатлительное вхождение в «процесс». Дня два сидел в лодке, спокойно посматривая на нашу ловлю «сорняка», пока вдруг, по одному ему ведомому признаку, не хватал в руки спиннинг и под возглас: «а вот здесь-то мы ее и поймаем», в два-три заброса, а порой и в один – вытаскивал рыбину, на которую действительно было приятно взглянуть. Таким же образом он продолжал действовать и далее, вылавливая, за редким исключением, самую большую и самую благородную рыбу – и почти всегда эффектно.