На пятый день после Елани, проплыв несколько километров теперь по Туре (в нее мы впали накануне), увидели на правом высоком берегу ровную вытянувшуюся вдоль реки площадку, а в начале ее какие-то странные, голые без коры, высохшие серого цвета стволы. Стояли они в два ряда почти на самом берегу, все строгой цилиндрической формы, одинаковые по диаметру, высотой 6 – 8 метров и все с обломанными верхушками. Мы немедля пристали к берегу и вскарабкались наверх. То были искусственные посадки вязов в виде парковой аллеи протяженностью метров 200, в конце (лучше сказать, в начале) которой обнаружили два квадрата крапивы, а в стороне от них полузаросшее болотце. Квадраты крапивы означали бывшие строения, болотце – бывшее озерко. И ни одного кирпичика, ни одной железки, ни другого рукотворного предмета в границах имения, судя по времени и месту, воздвигнутого кем-то из декабристов. Время безжалостно.
Вернулись к вязам. Часть из них упала и лежала на земле. Все они, и лежащие, и стоящие, без исключения представляли из себя полую трубу с полностью сгнившей сердцевиной и на удивление ядреной и твердой, до звона, стенкой толщиной 20 – 25 мм. Не попытаться использовать такое произведение природы было невозможно, да и вся площадка была неплоха для отдыха.
Перегнали лодку к центральной части усадьбы, пробили выход на площадку, перетащили наверх скарб и занялись устроением очага по «проекту», придуманному еще в ходе упомянутых операций. Взяли ближайший из вязов и положили его одним концом на землю, а вторым – возле будущего очага, на пень высотой миллиметров 400, так что ствол оказался у нас размещенным под небольшим, в 3°, углом к горизонту. Угол определили интуитивно, но верно. Когда зажгли у противоположного конца маленький из пяти щепочек костерок, то через минуту из вяза над очагом вылетел вертикальный столб пламени высотой в добрых пять метров, энергетический потенциал которого был немедля затвержен рекордной скоростью кипячения 12-литрового ведра воды всего за три минуты. Печь работала за счет выгорания внутренней поверхности вязовой трубы, как мощная газовая горелка. И, как последняя вентилем, легко поддавалась регулированию прикрытием заслонкой торца трубы на входе, вплоть до полного прекращения горения и столь же быстрого его восстановления при допуске в нее свежей порции воздуха. Печь, против наших ожиданий, оказалась исключительно еще и долговечной: проработала почти сутки, с остановкой только на ночь, нигде не прогорев до наружной поверхности.
Проснулся утром часа в четыре. Соколовского рядом нет, ружья тоже. Наверняка, думаю, не устоял и залез в болото, обследованное нами вечером. Так и есть, вижу над водой только голову и ружье на вытянутой вверх руке.
– Олег! Утонешь, – кричу. – Нет, здесь твердое дно.
Может и правда, думаю, твердое: копали-то под озерко, значит до глины. Но одному залезть по горло в трясину среди сплошных камышей, так что видно одно небо над головой! Вылез только после того, как облазил его все. Истинно человек, который полностью лишен свойственного всему живому чувства страха. Чуть позже получаю этому наглядное подтверждение.
В полдень река делает поворот на 180 градусов, образуя своеобразный полуостров шириной километра два. Мы на берегу с одной стороны, с другой – деревня. Между нами на открытом пространстве большое болото. Соколовский уговаривает архаровцев отправиться его посмотреть. Вараксин и Петелин соглашаются, раздеваются, по глупости, до трусов и залазят в болотину. Через двадцать – тридцать метров уже по плечи в болоте. Чувствую не головой, своей кожей, этих двух простаков состояние. Сначала – мужская гордость, а потом уже чистейший животный страх… и неизбежность: одни вернуться боятся, и вынуждены тащиться за одержимым Соколовским. Вышли из болота часа через два с ободранными ногами и животами. Честно признались, как оба чуть не наложили в трусы, А ведь тут все происходило днем, при сияющем солнце, на виду деревни и даже при доносящемся из нее шуме тракторов. Да еще и втроем!