Тогда же был нами разыгран подготовленный заранее один спектакль. В подарок Краузе мы (с Нисковских) привезли уральский камень с дарственной надписью, в которой гравер допустил непростительную ошибку, написав его имя через одно «н» – «Генадий». Ошибку, понятно, обнаружили еще у себя дома и решили ее обыграть. Сочинили на стандартном бланке извещение об исправлении кон-
структорского брака, соорудили на нем свои подписи, для форсу добавили главного конструктора, директора завода и, для полнейшего антуража, скрепили последние круглой гербовой печатью. Ошибку Краузе схватил, еще не приняв подарка в руки, при его извлечении из коробки. Реакция сиюсекундная.
– Бракоделы?! – В ответ на реплику, к его и всех присутствующих изумлению, с величайшей помпой на подарок ниже адреса мы тут же прицепили монументально оформленное извещение. А шутки других Краузе воспринимал с не меньшим удовольствием, чем собственные.
В деле он был великим интуитивистом, конструктором от Бога. Он не любил заниматься расчетами, да и не очень владел этой наукой. Но размеры конструкции, материал ее чувствовал, как говорят, нутром. Созидал машины так, как древние греки строили храмы: красиво, равнопрочно и добротно.
Он пользовался на заводе, как и в быту, таким же мощным авторитетом. Будучи всего руководителем группы, решал вопросы за главного инженера завода. Принимал решения всегда самостоятельно, ни с кем из начальства, прямым и дальним, их не согласовывая, и знал заведомо, что они соответствующими службами будут выполнены неукоснительно и даже с превеликим удовольствием.
Его главным рычагом нужного воздействия на подчиненных и коллег было знаменитое «Голова…» с последующими, в зависимости от им желаемого, дополнениями, вроде: «ну, разве так можно?; а не сделать ли нам так?; прошу тебя – сделай!; здорово ты (мы) придумал (придумали)!» и т. п. вариантами подобных приведенным окончаний, просто исключающими иную, чем ему надо, реакцию тех, кому они адресовались.
Еще одна характерная черта Краузе (не только его, но и подавляющего числа талантливых и умных других руководителей). Он долго сопротивлялся исходящим от кого-либо новым предложениям, особенно, в части изменения установившихся, проверенных практикой общемашиностроительных решений. Спорил с предлагавшим долго, аргументированно и остроумно. Но когда соглашался и принимал решение, то затем отстаивал его перед вышестоящим начальством с ничуть не меньшей, чем самого автора, заинтересованностью.
Другой случай. Как-то, в годы нашей увлеченности разными «суррогатными» решениями по экономии металла, Краузе предложил заменить чугунные контргрузы в механизме уравновешивания верхнего валка рабочей клети блюминга на бетонные. Мне этот паллиатив перехода на бетон не нравился в принципе, и тем более в данном конкретном случае использования его в подвижном механизме. Но для оригинальности, в дополнение к моим обычным возражениям
вроде того, что бетон менее прочный материал, что он не позволяет применять при ремонтах оперативный и простой способ устранения дефектов методом сварки, требует армирования его в местах соединения деталей, для надлежащего воздействия на Краузе я придумал несколько необычный аргумент.
– Геннадий Николаевич, бетон в два раза легче чугуна, следовательно, габариты контргрузов будут больше чугунных. – Ну и что?
– А то, что не только потребуется дополнительное пространство для их размещения, о чем я обычно толкую, а еще и увеличатся маховые массы подвижной системы вашего динамичного механизма. Вам ведь известно, что момент инерции вращающейся массы пропорционален значению последней только в первой степени, а вот радиусу ее вращения – в квадрате. – Геннадий Николаевич изобразил удивление, ничего не сказал, но больше к данной проблеме не возвращался. Кажется, после этого случая и вообще закончилась бетонная эпопея. Почему, думал потом, имела место столь молчаливо-удивленная его реакция на мое замечание? Мне кажется, лишь по одному возможному обстоятельству: он считал себя обязанным проиграть такой известный момент самостоятельно, но этого не сделал. Правда, я от того в его глазах только возвысился, тем более что и до этого инцидента получил раза два сответству-ющие моим действиям одобрения: «Голова…», но в более определенных для него «руководящих» ситуациях. Реакция его была, как у Химича. Эти люди «казнили» себя за малейшие свои упущения.
Он умер рано, в 66 лет. Умер так же «впечатляюще», как и жил. В день смерти у него был в гостях Б. С. Сомов, который рассказывал, что оставил его в кабинете в 6 вечера. Через полчаса, закончив дела, Геннадий Николаевич вышел из КБ. Стояла отличная погода. Он дошел до ближайшей скамейки, присел… Говорят, что перед смертью в голове человека пролетает вся жизнь. Краузе было что вспомнить…