Критики, в части констатации фактов, весьма оригинальной и тонко схваченной, но сделанной опять же вне истинных исходных причин происшедшего. «Загадочной» для Салуцкого метаморфозы, «скачкообразной идеологической мутации», вызванной якобы «пас-сионарностью» их, Зиновьева и Яковлева, природных натур «буревестников», которым «претит общественное спокойствие». Надо ведь придумать!
25.01
Сегодня хоронили Константина Варфоломеевича Корякина. Всю свою сознательную жизнь он отдал нашему Уралмашу, один раз избранному делу. Для Корякина таким объектом приложения своих сил, умения и энергии явилось блюмингостроение. В течение многих лет он возглавлял у нас всю отрасль горячей прокатки, однако в душе и тогда оставался чистым блюмингистом. Именно благодаря этому обстоятельству мы с ним неплохо сработались: он не мешал мне, а я ему, хотя влезал порой вежливо сколько-то и в его епархию. Но так было, пока официальным начальником был он. Когда же стал над ним я, отношения наши испортились, о чем уже упоминалось. Правда, в дальнейшем я сделал все от меня зависящее, чтобы их восстановить, хотя бы в житейском плане. Тем не менее, эти дрязги конечно же не могли не оставить след в нашей памяти.
И ведь как странно устроен мир! Мало при жизни, надо омрачить еще память и после.
На похоронах одна из особ, имя которой называть не хочется, не то по злобе, не то просто по старческой глупости произнесла над гробом Корякина речь, в которой облила грязью всех с ним работавших. Заявила, что все они, надо понимать, тут присутствующие и с ним работавшие, только и делали, что использовали его труды для собственного бессовестного прославления, получения разных наград и почетных званий. А по пути, еще также зло и совсем не к месту наговорила гадостей в адрес ведущей панихиду. Это произвело настолько сильное впечатление, что все его бывшие коллеги буквально замкнулись в себе и никто из них не выступил. В завершение, ведущая в слезах убежала, и пришлось заканчивать траурную церемонию сыну покойного – Николаю. Позже на поминках, началось с того же – с всеобщего молчания. Чтобы хоть как-то сгладить обстановку, поднялся я. Однако и у меня, получился какой-то сумбур. Назвав покойного в середине своего выступления «бессребреником», я помимо своей воли, под впечатлением сказанного той особой, своих по сему поводу раздумий и отдельных перед этим реплик ряда товарищей, почувствовал некое неудобство, растерялся и промямлил все остальное. Думаю, мое замешательство на этом «слове» почувствовали и многие другие.
Неплохой был человек Костя, как мы, его сверстники, звали. Но ведь и дыма, говорят, без огня не бывает. А может и правда, они там в своем близком кругу обсуждали нечто подобное, совсем, как теперь многими вспоминается, не соответствующее личному вкладу Корякина в общее дело. По своему характеру, знаниям и прочим природным данным он был ведомым, а отнюдь не ведущим конструктором и руководителем и уж тем более не был тем блестящим конструктором, каковым представлялся в глазах той дамы, возможно, и в глазах ее близких друзей и приятелей.
Кажется, еще одно, несколько в необычном проявлении, подтверждение дроби Толстого, в которой числитель – то, что думают о нас, а знаменатель – то, что о себе думаем мы сами. В данном случае, с дополнением: «что думаем еще и со своими друзьями».
20.02
Некоторое время назад завел интернетную переписку с Соловейчиком. Петра Михайловича я заприметил чуть не шесть десятков лет назад в УПИ на соревнованиях штангистов, а затем, до его отъезда в Америку, теснейшим образом общался с ним по работе и жизни на Уралмаше. Он долгие годы был трубником, начинал эту работу с Гриншпуном, затем сколько-то лет работал в нашей горячей прокатке и, наконец, последние годы занимался непрерывной разливкой. Мужик он был инициативный, несколько, из-за своего маленького роста, внешне проявлявший всегда излишнюю солидность, важность и напыщенность.
В 70-е годы у меня случился цейтнот, а у Соловейчика, наоборот, простой, и я попросил помочь мне написать инструкции по монтажу и эксплуатации балочного стана. Плодовитость его была безгранична: писал он быстро, не задумываясь ни на минуту, причем достаточно по содержанию правильно, но столь же небрежно по форме, да еще с приличным количеством орфографических, стилистических и прочих ошибок. Короче, все им подготовленное требовало правки, а то и полного переписывания. Такую оценку его трудам, помню, дал не только я, но и моя помощница Беспалова (о ней я расскажу чуть ниже). Однако нас удивило и обрадовало, что ту нашу литературную обработку он воспринял тогда спокойно, чуть не как свою собственную. Для меня в любом деле – одно из приятнейших свойств человеческого характера, когда нужное и полезное признается вне авторства, вне самолюбия, когда главным для человека является конечный результат, содержание предмета, а не процедура его созидания.